Ночью немного поболтали об Арлетте Савиньяк, в том числе не слишком ли молодой ее нарисовал Рома. Не слишком, но отчего-то захотелось повспоминать об одной Женщине, которую я знала еще во Львове. Не скажу, что Нонна была прототипом графини, в ОЭ с абсолютными прототипами вообще худо, но кое-что общее есть.
Нонне, когда я ее видела в последний раз в 1988, было за пятьдесят, но как же она, черт возьми, выглядела! И дело не только в правильности черт, шикарных волосах и фигуре, в ней было нечто, превращающее красоту в то, чему одни молятся, другие готовы продать душу, а третьим хочется испоганить и забросать грязью. Ее любовник (она его называла именно так) был младше лет на двадцать, бешено ее ревновал и тащил под венец. Она не шла. Не из боязни или смущения, просто не хотела. Как-то совершенно будничным голосом она заметила, что у женщины есть два возраста: в первом мужчина старше на двадцать лет, во втором - младше на пятнадцать.
Полька, из мелкой шляхты, она помнила 1939 год, 1941, 1944, их семью выслали в Сибирь, она выросла и вернулась, единственная из всех. Родные не погибли, просто освоились. Иногда она к ним ездила и привозила какие-то коряги и камешки. Мужа, сибиряка, она притащила с собой. Потом они разошлись, но Нонна вспоминала о нем тепло и весело. Как и всех своих мужей и мужчин. Одним из ее правил было: "Храни хорошее, выбрасывай дрянь". "Оскорблять и поливать помоями мужчину, которого ты к себе подпустила и с которым тебе хотя бы раз было хорошо - выставлять себя неблагодарной дешевой дурой, клюнувшей на какую-то дрянь". Жила она в коммуналке (их во Львове было немного), в большой комнате, забитой старинными вещами, многие из которых она подбирала или выкупала со словами "не терплю, когда вышвыривают красоту". У нее всегда стояли цветы. Она их никогда не покупала, разве что собирала осенние листья и сломанные ветки, но цветы у нее не переводились. Как и конфеты, и хорошее вино. Две соседки, из соседних отдельных квартир, ненавидели ее просто по факту жизни. Они были моложе, у них были зарегистрированные мужья, дети, каракулевые шубы, золотые кольца с красными камнями, а они ненавидели. Как-то даже веревочку на лестнице натянули, чтобы это ходящая в любую погоду на каблуках и с вздернутым подбородком стерва споткнулась и упала. Так ведь не упала! Зато сломав на улице каблук, она могла гордо пойти босиком. Ей глядели вслед не потому, что это было смешно, а потому что любовались, впрочем, ей вслед глядели в любом случае. Возраста у Нонны не было, хотя сейчас мне кажется, что выглядела она лет на 30-35. И это во времена, когда всяческие службы красоты находились в зачаточном состоянии, а на трюмо у нее стояла пара баночек производства николаевских "Алых парусов". При этом Нонна курила, пила под настроение коньяк и водку, ложилась за полночь и не отказывала себе ни в чем. А еще она читала на пяти языках, подрабатывала переводами, тут же просаживая полученные деньги, и советовала никогда и ничего не копить. По ее мнению копить это гневить и так ведущего нас по жизни Бога и искушать Дьявола.
Выпрямляешься в полный рост - стать мишенью, пылать звездой. Остается один вопрос: как успеть - за мгновенье до, Нужных знаков не пропустить, в опаленной войной стерне Прочитать по следам - пути артобстрелов грядущих дней. Наши люди не будут ныть про суровый военный быт. Наши дни - это дни войны, наши сны - это сны судьбы, Наши звезды - немногим над высотой, где поставлен стяг. На войне привыкаешь знать цену слова и вес присяг.
Забывается, как остра клевета, что горька, как яд - Где-то там, где моя сестра, там, где быть не хотел бы я, Там, где правду нельзя сказать, там, где шепот иной - как крик... Мы расплатимся жизнью за будни мира, часы интриг - Это лучший удел для тех, кто не хочет - юлить и лгать, Соглашаясь на яд и смех вместо пули в лицо врага. Забирая свое, война дарит право на честный бой, Где на многих судьба одна и одна страна за спиной -
Там, где время уходит в тень замков, пашен и городков, Где весной расцветет сирень возле старых особняков, Где за тонким цветным стеклом вечерами - в домах огни... На Изломе... да что - Излом! Мы продержимся ради них. дни насыщенны и тесны. И кому-то - Излом, мятеж, Нечисть, выходцы, клятвы, сны, - а кому-то держать рубеж, Продираться сквозь гарь и дым, алой кровью хребты омыть. Мы продержимся, победим, ибо кто же - когда не мы. (С)
О ель злосчастная! Игрушка палачей! Жестоко надругались над тобою! Ты рождена в лесу среди ветвей, Там каждое кольцо считала годовое.
Терпела ты и зной, и холода, Ещё не зная, как судьба твоя жестока, Не ведая, что подкралась беда, И занесён топор безжалостного рока!
Трусливый серый зверь точил твою кору, И хищник мрачный рыскал меж корнями, Но вот зловещий скрип раздался поутру - И вторглись в лес злодеи с топорами!
Коварный рок! Ты выбрана из всех! Сверкала сталь в жестоком исступленье! Кричали щепки, падая на снег! О грех! О боль! О злое преступленье!
О горестная ель! Увы, ты умерла! Твой труп украсит негодяев залы... Лишь одинокий пень безмолвно вопиет, Сражённый топором презренного вандала! (С)
Есть замечательные люди, которые прекрасно к тебе относятся. Интеллигентные, светские, воспитанные. Они поздравляют с Днем Ангела, днем рождения и выходом новой книги. Они всегда передают приветы друзьям и родственникам. Они дарят цветы и приходят в гости с тортиком. Они в курсе политических и культурных новостей. Они переходят дорогу на зеленый свет, уступают места пассажирам с детьми и инвалидам. Они знают, что "Мух" написал Сартр, а Кранах был художником. Они тонко шутят и иронизируют. Они выше попсы и не смотрят "Аншлаг" и сериалы. Они, они, они... Леворукий, почему же их хочется удавить?!
Нет в мире соуса на всякий вкус, Что мудрым мед, то дураку отрава; Испорченным желудкам (вот конфуз!) Не по нутру и добрая приправа. Что из того? на всех не угодишь, Дрянной язык ничем не усладишь.
Высокие умы всегда почтят Достойный труд достойными хвалами; Зато все благородное чернят Завистники с иссохшими мозгами. Попробуй над безумством века встань - Тотчас пожнешь и ненависть, и брань.
Итак, хочу сужденье произнесть: Сие Зерцало нелицепрятно, В нем каждый зрит себя, каков он есть - Будь принц иль нищий, низкий или знатный. А что до слога, - думаю, что он На сей стезе никем не превзойден. (С) Sir Walter Ralegh
Тут известный многим Кер-Эрасти обнаружил прелюбопытную вещь. :"Поклонники фантастики привыкли, что отечественные издательства лепят на обложки огромного количества книг – особенно переводных авторов – иллюстрации подчас не имеющие никакого отношения к оригинальному тексту. Ты фэнтези – значит у тебя на обложке будет красоваться полуголая тетка в бронеливчике, фантастика – получи космический корабль или робота. Так делают не все издатели и не всегда, но многие и часто. Но, оказывается, подобный подход практикуется не только в наших палестинах. Попалась мне на глаза обложка голландского издания первого романа Джо Аберкромби и что же я вижу?.. А вижу я небезызвестного Фесса из романов Ника Перумова, а конкретно с обложки первого тома «Одиночества мага» Фессу затерли глефу, поместили его в иной пейзаж, добавили навершию посоха свечение и отзеркалили картинку, но не узнать его очень сложно. В блоге у Аберкромби гадают, что же это за персонаж изображен на обложке Интересно, а автор оригинальной иллюстрации – Володя Бондарь, в курсе, как используют его арт?" :
Последнее время во френд-ленте регулярно проплывают какие-то разноцветные скляночки и зверушки с просьбой кормить. Что это такое и с чем его едят как его кормят?
А с другой - не очень. "Девять унций смерти" в "Москве" кончились. Теперь думай, завезут или нет до праздников и завезут ли вообще. А по продажам "Москвы" в частности прикидывают будущие тиражи, а распроданным книгам при довозе приходится начинать с хвоста рейтинга. Но все равно Сергей молодец!!!
-... ввести подсудимого, - возвысил голос гуэций, - и да свершится правосудие! Четверо гимнетов поставили на обитую черным бархатом скамью большой стеклянный ящик и замерли по бокам. Собравшиеся в зале пытались увидеть на холеных пупырышках хотя бы тень раскаяния. Бесполезно. - Подсудимый, встаньте перед государем и Создателем! Подсудимый безмолвствовал, более того, не сделал даже попытки пошевелиться. Это было оскорблением. Хорошо продуманным, преднамеренным оскорблением, на которое невозможно ответить, не попав под новый удар. - Господин обвинитель, готовы ли вы перед лицом Создателя и государя обвинить присутствующего здесь подсудимого в преступлениях против короля, Великой Талигойи и всех Золотых Земель? - Да, господин гуэций. - Клянетесь ли вы, что не испытываете к подсудимому личной вражды и обвиняете его лишь по велению долга и во имя справедливости? Личной вражды! К самому кровожадному преступнику южных морей, перед которым морисские пираты кажутся невинными детьми! Но обвинитель должен быть беспристрастным. - Да, господин гуэций. - Высокий суд с вниманием слушает вас. - Подсудимый привлекается к настоящему суду по обвинению в множественных убийствах талигойских подданных и подданных дружественных Великой Талигойе стран, общей кровожадности, праздности, присвоении чужого имущества путем процеживания и ряде других, не столь значительных преступлений. - А ещё, - донёсся голос с задних рядов, - у него нет души! Гимнеты с трудом навели порядок в зале.
...Заседание шло своим чередом. В его исходе никто не сомневался. Гуэций склонился к прокурору и прошептал: "С этим, думаю, сегодня закончим. Кто у нас завтра?" "Дидериховские гуси", - ответил прокурор.
Морской огурец невозмутимо лежал на дне аквариума, демонстрируя полное презрение к окружающим.
Котята, когда решают, что их сейчас будут есть, топорщатся, пытаясь стать большими и страшными, и становятся необыкновенно милыми и трогательными. Люди, когда начинают топорщиться и шипеть, хотя никто ни на кого и не думает нападать, крайне часто выглядят жалко и/или гаденько. Интересно, почему? Не в отсутствии же шерсти дело! Или ищущий на ровном месте пакости в других неволько выставляет напоказ собственные глубины?
Продолжение олбарийского цикла, открытого "Временем золота". Уже в продаже. В частности в любимой "Москве"
Аннотация от издательства: читать дальшеОтныне гномы будут жить с людьми. И не потому, что тем и другим этого в одночасье возжелалось. Просто своды подгорных пещер Петрии в один страшный день обрушились и похоронили под собой прошлое целого народа. Теперь гномам надо привыкать к новой жизни: непонятной, с чужими законами, с чужими надеждами, с врагами, которые вроде уже и не враги, с родичами, которые иногда могут быть страшнее и опаснее врагов. К прошлому возврата нет. Ни для Якша, владыки гномов, решившего уйти и навсегда изменить свою судьбу, ни для Гуннхильд, молодой гномки, на плечи которой легла власть и ответственность за ее народ, ни для Тэда Фицджеральда, коменданта Петрийского острова, вся предыдущая жизнь которого питалась ненавистью к подгорным воинам и мечтами о мести, ни для Шарца, когда-то лазутчика и предателя, а нынче искуснейшего лекаря. Однако прошлое никого не отпускает без расплаты...