Все, понял Ульджай, они - мои. Они пойдут на приступ, потому что боятся меня теперь больше лесных мангусов. Я возьму город, отец, если твоя сила поможет мне. Мне немного нужно, пускай только урусское колдовство иссякнет, и я возьму город, отец...
Это не было похвальбой. Почти четыре сотни бойцов стояли в строю, и все они принадлежали ему, полностью и безраздельно, они действительно боялись его теперь, ибо тот, кто голыми руками остановил и умертвил чжурчжэ-алмыса, справится с любой нечистью, обитающей окрест. Руки их были сильны, глаза - метки, оружие - остро, и глядели они на Ульджая бездумно и покорно, как надлежит хорошим черигам; ждали и внимали - кипчаки, туркмены, кара-кырк-кызы, все очески племен, выхваченных из тихой жизни частым гребнем войны, вся эта пища Сульдэ, все эти буртасы и касоги, аланы, булгары и башкорды; все были - его!
Кроме мэнгу.
"Последняя точка в окончательном варианте рукописи этого романа была поставлена ровно 11 лет назад, и по-моему, поставлена хорошо. Впрочем, самому судить себя последнее дело, так что, пожалуй, присоединюсь к взвешеному, на мой взгляд, по-хорошему критичному мнению уважаемого ushastyi, а тем, кто не читал, рекомендую прочитать. В конце концов, на Новый Год принято делать друзьям красивые подарки".
(С). Лев Вершинин