7 ноября 1941 года. Красная площадь. Помним.

[Corona-del-Norte]

Наверное, самый нужный парад нашей истории...





"Эшелоны, которыми танковая бригада Климовича была переброшена из
Горького в Москву, в ночь с 6 на 7 ноября разгружались на
Курской-товарной. Не получив маршрута дальнейшего следования, Климович
недоумевал, что будет дальше: оставят их в Москве или бросят на фронт
своим ходом?
Во втором часу ночи к месту выгрузки приехал генерал из Московской
комендатуры.
Отозвав Климовича в сторону, генерал сказал, что бригаде дается маршрут
следования на Подольск, но перед этим, проходя через Москву, она,
возможно, примет участие в параде на Красной площади.
Обстановка под Москвой все еще оставалась грозной, и Климовичу до сих
пор не приходила в голову даже мысль о возможности парада. Однако он
сказал "есть", ровно ничем не выразив своего волнения, и, задержав руку у
шлема, попросил разрешения обратиться с вопросом.
- Пока парад только готовится, - сказал генерал, считая, что
предупреждает этим вопросом командира бригады. - В шесть ровно выйдете
головой колонны к Центральному телеграфу и там будете ждать приказа на
прохождение. Окончательное решение зависит от погоды, летная будет или
нелетная, - добавил генерал и ткнул перчаткой в ясное, морозное небо.
Он говорил все это, понизив голос, хотя вполне мог бы кричать:
последние танки съезжали с платформы, треща досками настилов.
Но Климович был намерен задать совсем другой вопрос. Он и задал его,
продолжая держать руку у шлема:
- Нельзя ли заранее побывать на Красной площади, посмотреть на месте
градус подъема и градус уклона при спуске к Москве-реке? Никогда через
Красную площадь не ходил. - Климович имел в виду не себя, а свои танки.
Генерал разрешил и уехал, оставив у Климовича капитана комендатуры.
Климович и капитан сели на ледяные подушки только что сгруженной с
платформы "эмочки", проехали по Садовому кольцу и свернули на улицу
Горького. Москва была пустым-пуста. Витрины магазинов были забиты досками
и фанерой и загорожены мешками с песком. Войска, которым предстояло
участвовать в параде, еще не двинулись к центру, пешеходов не было; лишь
иногда гулко проносились одиночные машины с пропусками комендатуры.
Климовича и капитана несколько раз задерживали, но пропускали и наконец
остановили совсем: через улицу Горького тянулось оцепление, дальше
пришлось идти пешком.
Почти все пространство Красной площади было покрыто ровным, нетронутым
слоем снега. На серых полосах трибун лежали большие снежные шапки.
Климович прошел через площадь и спустился вниз, мимо Спасской башни, до
самой Москвы-реки. Под снегом не было наледи, и танки могли без осложнений
на любой скорости пройти через площадь, особенно если дать чуть побольше
интервалы.
Он сказал об этом капитану из комендатуры, когда они стали подниматься
обратно. Капитан пожал плечами и сказал, что увеличить интервалы не
страшно: на пятки никто не наступит, как он слышал, техники будет немного.
Потом, прервав себя на полуслове, поднял голову и остановился: небо, еще
полчаса назад совсем ясное, заметно помутнело.
- Теперь парад будет, - сказал капитан.
Они снова шли через Красную площадь мимо разрисованного разноцветными
маскировочными кубами и квадратами здания ГУМа, мимо закрытого защитным
дощатым чехлом Мавзолея с еле видимыми в глубине часовыми... Но тишина и
пустынность Красной площади уже не произвели на Климовича того тревожного
впечатления, которое он, не давая воли своим чувствам, все же испытал,
проходя через нее в сторону набережной. Небо все гуще затягивалось
облаками; еще несколько часов - и эти покрытые снегом камни оживут: на них
квадратами встанут войска и на Мавзолей поднимется Сталин, какой же парад,
если его не будет?
Утром 17 октября, когда весь уцелевший после окружения и трехдневных
боев под Москвой личный состав бригады сняли с фронта и на двадцати
грузовиках бросили через Москву своим ходом в Горький, получать танки,
Климович вышел из своей головной машины на углу Садового кольца, возле
булочной с разбитой витриной, чтобы поставить "маяка". И едва вышел, как к
нему сразу же подошли две женщины - одна старая, другая молодая, с
красивым, но исхудалым лицом. Они остановились перед ним, и молодая, прямо
и зло глядя ему в глаза, громко, на всю улицу, спросила:
- Что, танкисты, отвоевались?
И, глядя в эти беспощадные в ту минуту женские лица, Климович заново
пережил весь свой крестный путь, начавшийся потерей семьи. Вся горечь,
которую он накопил с первого дня войны, все кровавые дороги, все потери,
все подбитые немцами и сожженные своей рукой танки - все это собралось в
один кулак, и этим кулаком его ударили прямо в сердце: "Что, танкисты,
отвоевались?"
Он ничего не ответил.
А потом было шоссе Энтузиастов. Первые часы колонна Климовича шла в
сплошном потоке людей. Уже через час они посадили в кабины и кузова своих
грузовиков столько женщин с детьми, сколько могли поднять машины. А люди
все шли и шли, и там, где движение задерживалось, борта машины терлись о
плечи теснившихся рядом людей.
Его танкистов больше всего мучило то, что они на своих грузовиках,
военные, вооруженные люди, оказались среди этого беззащитного потока и
двигались туда же, куда и он: на восток, к Волге. На них смотрели с
подозрением, с удивлением, с возмущением, с вопросом в глазах: "Куда вы и
почему?" И сколько бы боев ни было у них за плечами, все равно невыносимо
ехать по этому забитому людьми шоссе, никому не объясняя, зачем и почему они едут на восток, потому что объяснять это им не дано было права.
Так было 17 октября. А сегодня, через двадцать дней, он со своими
восемьюдесятью танками пройдет через Красную площадь. Шестьдесят
"тридцатьчетверок" - машины, о которых может только мечтать любой танкист,
- и двадцать KB - тяжелых, не таких маневренных, но зато практически не
пробиваемых малокалиберной артиллерией.
Эх, если бы иметь их в бригаде в первые дни войны!
Восемьдесят танков... В день выхода из своего второго, вяземского
окружения, отчаянно, прямо по грейдеру прорвавшись на стыке двух немецких
дивизий, он своим ходом на грузовике приехал на командный пункт нашей
дивизии. Ему навстречу поднялся из-за карты молодой небритый генерал,
которому выпала тяжкая доля командовать наспех сколоченной группой войск.
- Товарищ генерал, командир Семнадцатой танковой бригады подполковник
Климович явился в ваше распоряжение.
Хотя Климович и шел двенадцать суток из окружения, но кожанка на нем
была застегнута на все пуговицы, петлицы и шпалы были на месте; привычка
выглядеть так, а не иначе, была в нем сильней обстоятельств, и, наверное,
поэтому генерал встретил его удивительной фразой:
- Наконец-то танкисты явились! Заждались вас! Сколько привел танков?..
Счастливый генерал вообразил, что на его залитый кровью, рвущийся, как
дырявое решето, участок фронта подбросили из тыла танковую бригаду и этот
застегнутый на все пуговицы подполковник - его ангел-спаситель.
Климович подумал, что над ним насмехаются, но в следующую секунду все
понял и с горечью доложил, что генерал ошибается: он прорывался через
немцев и изо всей своей техники вывел десять грузовиков и один
поврежденный танк.
- А, пропади ты пропадом! А я-то думал... - Генерал осекся,
остановился, шагнул к Климовичу и обнял его. - Прости, брат, не обижайся!
Сколько людей вывел?
- Около пятисот, - сказал Климович. - Через час уточню.
- Драться могут?
- Могут. Но боеприпасы на исходе.
- Боеприпасы дам. А танк один?
- Один.
- Все-таки вывел. Из принципа, что ли?
- Из принципа, - сказал Климович.
В тот же вечер этот последний танк сожгли немцы на улице той самой
деревни, у того самого дома, где Климович встретился с генералом. Так
погиб последний танк...
А сегодня он пройдет с восемьюдесятью танками через Красную площадь и
выйдет на Подольское шоссе, почти на то же направление, где был тогда.
"Не больно-то продвинулись немцы с тех пор. Оказывается, кусается она,
Москва-то!.."
Проходя обратно мимо Мавзолея, Климович остановился. У входа
по-прежнему стояли часовые, а там, за ними, несколько ступенек вниз, в
глубине, лежал Ленин. Если у Климовича и раньше не укладывалось в голове,
что Москва может быть взята немцами, то сейчас, около Мавзолея, это
казалось вдвойне немыслимым. Представить себе, что здесь, на Красной
площади, у Мавзолея, не мы, а фашисты, в их форме, в их фуражках, с их
свастиками на рукавах... этого не могло быть!.."

Константин Симонов. "Живые и мертвые"