19 декабря 1788. Страшно далекий от народа?

[Corona-del-Norte]

Князь Сергей Волконский.



Знают об этом человеке немного, в основном - что женат он был на дочери генерала Раевского Марии, последовавшей за мужем в Сибирь, и что ему вроде бы было поручено принять в тайное общество Пушкина, но Волконский не решился подвергать жизнь поэта опасности. Теперь у нас склонны идеализировать все, что было "до 1917 года", а о декабристах стараются вспоминать пореже, а то и вовсе выставляют их закомплексованными неудачниками и авантюристами, если не мерзавцами.

Волконский в эту схему не вписывается. Знатный красавец (дважды Рюрикович), в возрасте 8 лет, он был записан сержантом в армию, но служить начал в 1805 г, приняв боевое крещение под Пултуском.
"С первого дня приобык к запаху неприятельского пороха,свисту ядер, картечи и пуль, к блеску атакующих штыков и лезвий белого оружия, - запишет он уже пожилым человеком, - приобык ко всему тому, что встречается в боевой жизни, так что впоследствии ни опасности, ни труды меня не тяготили" . Первое сражение и сразу орден - Св. Владимира 4-й степени с бантом. Затем были Ланцберг, Прейсиш-Эйлау, Вельзберг, Фридланд, Рущук, в 1812 году Волконский возглавлял один из наиболее успешных партизанских отрядов, затем соединился с корпусом Винценгероде и стал действовать вместе с главными силами русской армии. Князь отличился х под Калишем и Люценом, при переправе через Эльбу, в "битве народов" под Лейпцигом, в штурме Касселя и Суассона. Начав ротмистром, закончил ее генерал-майором и кавалером четырех русских и пяти иностранных орденов, не считая золотого оружия и двух медалей в память Отечественной войны 1812 г. "Приехав одним из первых воротившихся из армии при блистательной карьере служебной, ибо из чина ротмистра гвардейского немного свыше двух лет я был уже генералом с лентой и весь увешанный крестами...
Характерно, что вернувшись в столицу молодой генерал не снимал в публичных местах плаща. Стеснялся.

Что же толкнуло князя в тайное общество, был ли он "далек от народа" и так ли все было благостно в тогдашней России?

Сергей Григорьевич смолоду реагировал весьма бурно на некоторые вещи, воспринимаемые современниками, как должное. Однажды генерал Венценгероде ударил кулаком в лицо офицера, приняв его за солдата. Осознав ошибку, генерал готов был дать офицеру сатисфакцию, но тот предпочел просить, чтоб его "не забыли производством". Гвардейский полковник Волконский двадцати трех лет, известный своей храбростью и выдержкой в бою и оказавшийся свидетелем безобразной сцены, заперся во внутренней комнате дома и, по собственному признанию, "плакал навзрыд" от бессильной ярости. Еще один "урок нравов" князь Сергей получил в Дрездене, куда без боя вошли победоносные союзники. Навстречу выехал престарелый саксонский король, до конца остававшийся верным Наполеону. Волконский на всю жизнь запомнил, как "в древних своих летах и при горестных государственных обстоятельствах саксонский король был унижен своими собратьями". Месть выглядела мелкой и недостойной (вспомним торжество победителей в более поздние времена - нельзя сказать, что нравы изменились к лучшему), к тому же прилюдное унижение короля подрывало уважение к любой монархии. Огорчали Сергея Григорьевича и справедливые упреки пленных французов (наши нижние чины все больше молчали) в адрес российского провиантского ведомства, демонстрирующего свои традиционные качества. Молодой генерал все больше задумывался о жизни.

...Это случилось, когда Волконский служил в Житомире. Ожидали проезда государя на польский сейм, и князь оказался в городе высшей военной властью. Тогда и бросился к нему на улице с просьбой о помощи мелкий чиновник по фамилии Орлов. Оказалось, его жена только что родила и еще болела, а квартиру, что занимали Орловы, по приказу гражданского губернатора предписано было освободить - она МОГЛА ПОНАДОБИТЬСЯ кому-то из местных помещиков, приехавших ради проезда императора. Орлов отказался, и полицмейстер, ссылаясь на личное распоряжение губернатора, велел выставить из всех окошек рамы, чтобы холод вынудил семью покинуть помещение.

Гражданского губернатора Житомира Гажицкого Волконский знал лично и, изменив свой маршрут, поехал прямо к нему. Князя радушно пригласили к столу, но Сергей Григорьевич предпочел немедля прояснить вопрос о выставленных рамах и выгоняемой семье. Все подтвердилось. Гажицкий приказ отменять не собирался, дав понять, что не русскому князю ему указывать. Ситуация обострилась, но Волконский не отступал. Он встал между губернатором и дверью, заявив, что не выпустит Гажицкого, пока тот не прикажет оставить Орловых в покое. "Ежели господину Гажицкому угодно считать себя оскорбленным, он, естественно, вправе потребовать сатисфакции". На рукопашную схватку с бригадным генералом Гажицкий не решился, приказ свой отменил, но после отбытия царя в Варшаву послал к Волконскому секунданта. Волконский вызов принял.

Преимущество было на стороне губернатора, регулярно упражнявшегося в стрельбе и славившегося своей меткостью. Князь же не тренировался довольно долго, так что иллюзий на благоприятный для себя исход не строил. Волконский написал два письма. Одно - императору с объяснением всех обстоятельств, другое - матери. Пояснил, что "вызов принял не ради приличия светского, но был вынужден как гражданин".

Весть о дуэли давно облетела город, и на поединок собралось немало зрителей. Стрелялись с 15 шагов. Сергей Григорьевич, несмотря на холод, стрелялся в одной рубашке с расстегнутым воротом, что бы все видели, что "не носит брони". Выстрелили почти одновременно (Гажицкий чуть раньше). Обе пули пролетели мимо. Решать, продолжать дуэль или нет, должна была оскорбленная сторона, то есть губернатор. Гажицкий в присутствии свидетелей продолжать поединок не стал.

Чего ж удивляться, что князь Волконский решил изменить то, что был не в силах перенести. И не нам его за это осуждать.
Этот человек не переставал удивлять и потом. "Попав в Сибирь, он как-то резко порвал связь со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал целыми днями на работах в поле, а зимой его любимым времяпрепровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородных крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства"

Сергей Григорьевич прожил без малого семьдесят семь лет. Он ни о чем в своей жизни не сожалел, оставшись и в старости столь же "блистательным" (определение ныне многими ненавидимого Герцена), что и в молодости.
"Избранный мною путь довел меня в Верховный уголовный суд, и в каторжную работу, и к ссылочной жизни тридцатилетней, но все это не изменило вновь принятых мною убеждений, и на совести моей не лежит никакого гнета упрека"

ЗЫ. При этом (к вопросу о делении на страдальцев и сатрапов или же на мерзавцев и радетелей Отечества) в своих записках, оборвавшихся на полуслове Волконский пишет о... Бенкендорфе. "В числе сотоварищей моих по флигель-адъютантству был Александр Христофорович Бенкендорф, и с этого времени были мы сперва довольно знакомы, а впоследствии в тесной дружбе. Бенкендорф тогда воротился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какие услуги оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и Отечеству; приготовил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден. Эту мысль Александр Христофорович осуществил при восшествии на престол Николая, в полном убеждении, в том я уверен, что действия оной будут для охранения от притеснений, для охранения вовремя от заблуждений. Чистая его душа, светлый его ум имели это в виду, и потом, как изгнанник, я должен сказать, что во все время моей ссылки голубой мундир не был для нас лицами преследователей, а людьми, охраняющими и нас, и всех от преследований..."
Так может все-таки не стоит считать всех декабристов (жандармов) мерзавцами, только потому что по тем или иным причинам нам, сегодняшним, более симпатична одна из сторон?