"Наше дело правое" - 2009. Темы и правила.

[Corona-del-Norte]

1. Общие правила конкурса. Здесь

2. Основная тема от Николая Перумова : Реванш

3. Подтема конкурса. Чистым взглядом.

Почему именно эта? А вот почему!

Фраза «Все мы вышли из гоголевской шинели» широко известна. До такой степени известна, что на ее базе сотворили другую. О современной русской фантастике, дескать, вся она вышла из шинели Стругацких. С последним, кто согласен, кто нет (я лично нет и готова доказать, что по крайней мере я оттуда не выходила), но тут все не так печально, как с первичным утверждением.
Фраза сия «Употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы» и таки некоторые традиции и тенденции характеризует. Приписываемая Достоевскому, она принадлежит Федору Михайловичу не больше, чем фраза «Нет человека, нет проблем» Иосифу Виссарионовичу. Как доказал советский литературовед С.А.Рейсер, шинельный афоризм вошел в оборот после выхода в России книги французского критика Эжена Вогюэ «Современные русские писатели. Толстой — Тургенев — Достоевский» (М., 1887). Во французском тексте говорится, что так «сказал один писатель». То ли существовавший, то ли придуманный Вогюэ для вящей убедительности.

Но это только цветочки. Ягодки в том, что «Шинель», из которой мы все яко бы вышли, является искаженным и грязно искаженным отражением реального случая.

П.В. Анненков вспоминает: "Однажды при Гоголе рассказан был канцелярский анекдот о каком-то бедном чиновнике, страстном охотнике за птицей, который необычайной экономией и неутомимыми, усиленными трудами сверх должности накопил сумму, достаточную на покупку хорошего лепажевского ружья рублей в 200. В первый раз как на маленькой своей лодочке пустился он по Финскому заливу за добычей, положив драгоценное ружьё перед собою на нос, он находился, по его собственному уверению, в каком-то самозабвении и пришёл в себя только тогда, когда, как взглянув на нос, не увидал своей обновки. Ружьё было стянуто в воду густым тростником, через который он где-то проезжал, и все усилия отыскать его были тщетны. Чиновник возвратился домой, лёг в постель и уже не вставал: он схватил горячку. Только общей подпиской его товарищей, узнавших о происшествии и купивших ему новое ружьё, возвращён он был к жизни, но о страшном событии он уже не мог никогда вспомнить без смертельной бледности на лице".
Вот такая вот «гуманистическая традиция классической русской литературы». Превратить историю о дружбе и сочувствии, которые человека буквально из гроба подняли, в историю о беспросветной беспомощности и одиночестве, которые человека в этот гроб загнали. И ведь пропала не вещь, без которой не прожить, а, как сейчас говорят, предмет роскоши. Только не сказали сослуживцы: "Да что такое ружье, баловство одно, перебьется". Им было достаточно, что коллега кровью харкал, чтобы его честно заработать, и от потери этого ружья помирать начал. Добрые люди, настоящие товарищи. Но «гуманистическим традициям» такое без надобности, особенно, если можно намеком пнуть власти.

В тексте первого собрания сочинения Гоголя, которое он сам редактировал, было: "значительное лицо сошел с лестницы, стал в сани и сказал кучеру: "К Каролине Ивановне". Стоя в санях, как объясняет в том числе и Анна Ахматова, в Петербурге ездил только А.Х. Бенкендорф. Шеф III отделения и злобный николаевский сатрап, он же герой 1812 года, которого Пушкин в письме Вяземскому охарактеризовал следующим образом: «честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить».

Вот ведь как бывает. Написал гениальный человек несправедливую и лживую вещь, походя оклеветав по-настоящему хороших людей, потом заезжий критик, разбирая уже не жизнь нашу, но литературу, написал книгу, затем выдернули из книги цитату, вложили в уста известного человека и стало оно вроде как истиной в конечной инстанции. Хотя Достоевский не говорил, и выходить нам неоткуда по причине отсутствия шинели. Если плясать от первоисточника, от того, что было на САМОМ деле, идем мы от пусть и не райской жизни, но жизни в которой, как бы не портил ее квартирный (и не только) вопрос милосердие стучалось в сердца. И ему отворяли. Из жизни, где кроме дворов-колодцев и ноябрьской серости есть Стрелка Васильевского острова, кипенье сирени на Марсовом поле и белые ночи. Где есть место и дурному, и хорошему.

Это была преамбула. А теперь задание:
Участникам, фигурально говоря, предлагается, отбросив эту самую серую шинель и взяв лепажевское ружье, подумать над темой «Чистым взглядом».

Тема эта логически продолжает и развивает тему НДП-2008 «Нелишние люди» и при этом является подтемой к заданной Николаем Даниловичем теме реванша. «Повторной борьбы, начатой побежденной стороной с целью взять верх над прежним победителем» может быть и борьба с литературной традицией, с направлением, в котором на мир смотрят сквозь грязно-серое стекло, все дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается.

Специально для любителей передергивать и делать вид, что они не поняли. Какие очки ни возьми - черные, серые или розовые, все одинаково плохо, потому что мир – цветной. Устроители, возвращаясь к исходному сюжету, против того, чтобы спасенный хозяин ружья в итоге оказался Тургеневым и написал «Записки охотника». И превращать сбор двухсот рублей в героический подвиг с продажей собственных шинелей и любимых жениных канареек тоже не надо. И делать из петербургской канцелярии аллею героев тоже не стоит. Не надо перекрашивать серый в розовый, надо просто смыть серую краску. Пусть все будет таким, каким оно являлось, является или будет являться. В любой эпохе и любом мире. Собственном. Чужом. Реальном. Выдуманном. Первичным. Вторичным.

С настоящим мы все знакомы, с прошлым можем познакомиться, а вот будущее, альтернативные и вымышленные миры добираются до нас потому, что кто-то их видит и рассказывает о них. В деле с Акакием Акакиевичем дотошный человек может докопаться до первоисточника и узнать, что не шинель, а ружье. Что потерял чиновник его сам, что сослуживцы вовсе не бросили его одного, а, наоборот, спасли, и что, хотя быт, в котором нужно нечеловечески надрываться, чтобы накопить на ружье, вещь нерадостная, но все же не такая беспросветная, какой она стала в литературе. А в фантастике дотошный читатель такого сделать не может. Автор - последняя инстанция. Посмотрел он серым или того хуже черным взглядом на мир, и пропала история. Что остается делать? Только вставлять в общее окно свои чистые стекла, и побольше.
Что, собственно, и предлагается сделать.