Cogito, ergo sum.
ПОДНЯЛА в связи с открывшимися ПОЭТИЧЕСКИМИ обстоятельствами. В комментах полку Зоричей прибыло.
Все-таки любовь к аналитической химии бесследно не проходит. Иногда тянет к количественному и качественному анализу. Попался во френдленте литературный анализатор. Ну я и...
Александр Сергеевич
читать дальше Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.
Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. "Слава богу,-- ворчал он про себя,-- кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!"
Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel {чтобы стать учителем. (Франц.)}, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня коё-как болтать по-русски,-- и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:
Михаил Юрьевич
читать дальшеЯ ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
Лев Николаевич
читать дальше Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья
несчастлива по-своему.
Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с
бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может
жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и
мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и
домочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их
сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более
связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не
выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по
всему дому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкой и написала
записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера
со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер просили расчета.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский - Стива, как
его звали в свете, - в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся
не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване.. Он повернул
свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть
надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но
вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
"Да, да, как это было? - думал он, вспоминая сон. - Да, как это было?
Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то
американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на
стеклянных столах, да, - и столы пели: Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, а
что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины", -
вспоминал он.
Федор Михайлович
читать дальшеНоябрь в начале. У нас стал мороз градусов в одиннадцать, а с ним
гололедица. На мерзлую землю упало в ночь немного сухого снегу, и ветер
"сухой и острый" подымает его и метет по скучным улицам нашего городка и
особенно по базарной площади. Утро мутное, но снежок перестал. Не далеко от
площади, поблизости от лавки Плотниковых, стоит небольшой. очень чистенький
и снаружи и снутри домик вдовы чиновника Красоткиной. Сам губернский
секретарь Красоткин помер уже очень давно, тому назад почти четырнадцать
лет, но вдова его. тридцатилетняя и до сих пор еще весьма смазливая собою
дамочка, жива и живет в своем чистеньком домике "своим капиталом". Живет она
честно и робко, характера нежного, но довольно веселого. Осталась она после
мужа лет восемнадцати, прожив с ним всего лишь около году и только что родив
ему сына. С тех пор, с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию
этого своего нещечка - мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет
без памяти, но уж конечно перенесла с ним несравненно больше страданий, чем
выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он
заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится и проч., и проч.
Когда же Коля стал ходить в школу и потом в нашу прогимназию, то мать
бросилась изучать вместе с ним все науки, чтобы помогать ему и репетировать
с ним уроки, бросилась знакомиться с учителями и с их женами, ласкала даже
товарищей Коли школьников, и лисила пред ними, чтобы не трогали Колю, не
насмехались над ним, не прибили его. Довела до того, что мальчишки и в самом
деле стали было чрез нее над ним насмехаться и начали дразнить его тем, что
он маменькин сынок. Но мальчик сумел отстоять себя. Был он смелый мальчишка,
"ужасно сильный", как пронеслась и скоро утвердилась молва о нем в классе,
был ловок, характера упорного, духа дерзкого и предприимчивого. Учился он
хорошо, и шла даже молва, что он и из арифметики и из всемирной истории
собьет самого учителя Дарданелова. Но мальчик хоть и смотрел на всех
свысока, вздернув носик, но товарищем был хорошим и не превозносился.
Антон Павлович
читать дальшеКогда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
Эта семья жила на главной улице, возле губернатора, в собственном доме. Сам Туркин, Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с благотворительною целью, сам играл старых генералов и при этом кашлял очень смешно. Он знал много анекдотов, шарад, поговорок, любил шутить и острить, и всегда у него было такое выражение, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух своим гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле. Одним словом, у каждого члена семьи был какой-нибудь свой талант. Туркины принимали гостей радушно и показывали им свои таланты весело, с сердечной простотой. В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Михаил Афанасьефич
читать дальшеСкажу коротко: сорок верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьинской больницы[1], ехали мы с возницей моим ровно сутки. И даже до курьезного ровно: в два часа дня 16 сентября 1917 года мы были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого замечательного города Грачевки, а в два часа пять минут 17 сентября того же 17-го незабываемого года[2] я стоял на битой умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьинской больницы. Стоял я в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что я смутно тут же, во дворе, мысленно перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить — существует ли действительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне в деревне Грабиловке, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы? Как ее, проклятую, зовут по-латыни? Каждая из мышц этих болела нестерпимой болью, напоминающей зубную боль. О пальцах на ногах говорить не приходится — они уже не шевелились в сапогах, лежали смирно, были похожи на деревянные культяпки. Сознаюсь, что в порыве малодушия я проклинал шепотом медицину и свое заявление, поданное пять лет назад ректору университета. Сверху в это время сеяло, как сквозь сито. Пальто мое набухло, как губка. Пальцами правой руки я тщетно пытался ухватиться за ручку чемодана и, наконец, плюнул на мокрую траву. Пальцы мои ничего не могли хватать, и опять мне, начиненному всякими знаниями из интересных медицинских книжек, вспомнилась болезнь — паралич... «Парализис», — отчаянно, мысленно и черт знает зачем сказал я себе.
— П… по вашим дорогам, — заговорил я деревянными синенькими губами, — нужно п... привыкнуть ездить...
И при этом злобно почему-то уставился на возницу, хотя он, собственно, и не был виноват в такой дороге.
— Эх... товарищ доктор, — отозвался возница, тоже еле шевеля губами под светлыми усишками, — пятнадцать годов езжу, а все привыкнуть не могу.
Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию — двухэтажный очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками:
«...Привет тебе... при-ют свя-щенный...»
Элеонора Раткевич
читать дальше
Дождь словно сеялся сквозь мелкое сито – не дождь даже, а мерзкая хмарь, от которой не спасает толком ни самый плотный плащ, ни огонь в камине. Серая, беспросветная, бессмысленная. Такая же бессмысленная, как здешние леса и болота. Как местные жители, погрязшие в своей непрошибаемой тупости. Если бы Экарду был нужен символ, выражающий все убожество этого края, он бы не затруднился с ответом: конечно, серая пакость, которую здесь именуют дождем.
Экард не удержался и глянул в окно еще раз, будто надеясь в глубине души, что вид, перечеркнутый крестом оконного переплета, каким-то чудом внезапно изменится. Разумеется, не изменилось ничего. Студенистое оплюхлое небо, как и прежде, низко нависало над домами; дождь и не думал прекращаться. Во что он превратит проселочные дороги, Экард старался не думать. Сплошной кисель из грязи, непроезжее месиво.
Кисель Экард дей Гретте ненавидел с детства. А еще больше он ненавидел сказки про молочные реки и кисельные берега. Вот они, кисельные берега – полюбуйтесь, дармоеды! Ни пройти, ни проехать. И быдло здешнее точь-в-точь под стать ландшафту. Ничем их не проймешь. «Истинное просвещение – клинок, рассекающий косность разума». Интересно, кто-нибудь пробовал рассекать клинком кисель?
Ник Перумов
читать дальше— Тревожные вести с Гнипахеллира, мой тан.
Лошади брели по самой кромке прибоя. Волны лениво лизали край отлогой каменистой осыпи; за ней круто уходили в поднебесье серые тела скал. Камень иссекли трещины, где уже успели укорениться карликовые сосны. Острые каменные клыки, излюбленное оружие Океана, тут и там торчали над водой, то покрываемые волнами, то вновь обнажавшиеся. Пахло гнилыми водорослями, в воздухе парили чайки.
Шестеро всадников в плотных серых плащах из грубой шерсти ехали парами вдоль берега. Четверо — с длинными мечами на левом боку, у пятого клинок был закреплен за спиной и рукоять торчала над правым плечом; шестой довольствовался здоровенной сучковатой дубиной. Головы путников покрывали одинаковые валяные шапки, подобные тем, что носят кузнецы, чтобы не подпалить волосы. По лицам никто бы не смог определить их звания и занятия; все, как один, были загорелыми мужами в расцвете сил; привычкой к оружию они напоминали королевских гвардейцев Видрира, покроем одежды и обращением между собой — свободных общинников с окраин Железного леса, конскими седлами и сбруей — табунщиков Рогхейма.
— Тревожные вести с Гнипахеллира, мой тан, — вполголоса произнёс один из всадников, обращаясь к спутнику с притороченным за плечами мечом. Воин с клинком на спине только что присоединился к остальным; он коротко кивнул, давая заговорившему знак продолжать.
— Карлы Рёдульсфьёлля вновь жгут леса Ялини. Дым застлал северное небо, и птицы, обезумев, разбиваются о скалы во тьме. Гарь достигла жилища Гарма. Он пробудился.
Недобрые слова отзвучали. Тот, кого говоривший назвал таном, выслушал известие молча, только голова его едва заметно склонилась.
— Что слышно ещё? — отрывисто бросил он.
— Нестроение в Химинвагаре, — сказал другой всадник. — Владетель Хьёрлейв пошёл войной на Видрира.
— На Видрира? — Предводитель поднял бровь. — Вот уж не ждал такого от Хьёрлейва! Он, оказывается, отчаянный смельчак!
— Был слух, — понижая голос, продолжал человек, — неверный и смутный, его разносили Ночные Всадницы… Слух, что к Хьёрлейву прибыл тайный посол с острова Брандей!
— Остров Чёрных Магов — страх всей земли, — пробормотал тан. — Что они там унюхали, пожиратели падали, хотел бы я знать? Но продолжай! Была ли уже битва?
— Когда мы выезжали из Эрвасунда, Видрир лишь начинал собирать полки. Хьёрлейв перешёл реку Хатор на северной границе Хранимого Королевства.
— Ясно, — уронил тан и замолчал, нахмурясь. Его спутники терпеливо ждали, пока он размышлял.
Анастасия Парфенова
читать дальше- Сколько?
- Восемнадцать!
Я окинул цепким взглядом сияющие ухмылкаи физиономии. Невольно задержался на безмятежном профиле виновницы торжества. Высокородная госпожа всегда являла собой воплощение сдержанности и вкуса. Не говоря уже о завидном здравомыслии. Шутки в духе «настоящей женщине всегда восемнадцать» подходили ей так же плохо, как небрежно-авангардный образ свободной студентки.
Для первого госпоже не хватало как минимум пары лет.
Для второго – свободы.
- Значит, поздравляем с восемнадцатилетием!
Свист и аплодисменты. Скрывающаяся под инкогнито княжна Фудзивара поклонилась устроившим засаду перед аудиторей однокашникам. Под ободрительное улюлюканье пригласила всех после занятий зайти в кафе Академии, где будут поданы охлаждённые сласти и фрукты.
Я перехватил взгляд её телохранителя, традиционно прячущегося под личиной вольного слушателя. Тот одним движением бровей обозначил поклон и изменил позицию, включая в сферу наблюдения моего собственного подопечного.
Подопечный, тем временем, каждым вздохом своим показывал, что оказался здесь совершенно случайно. Аспирант стратегического программирования, у которого гораздо естественней получалось удерживать личину не-божественного, не-гения и не-его-высочества-негласного-наследника-всея-Аканы, умудрился выразить все требуемые от него этикетом восхваления одним небрежным кивком.
Плечи и шея княжны едва заметно отвердели - высокородная лишь в последний момент удержалась от неуместного здесь глубокого поклона. Дочь клана Фудзивара одарила принца, предначертанного жениха своего, бездонным, безмолвным взглядом. Чуть кивнула его спутнику. И скользнула в аудиторию, уводя за собой шлейф самураев-телохранителей.
Владимир Свержин
читать дальшеСмоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.
«Жизнь ― отличная штука, ― разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. ― А когда ты ― царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!» ― Юный охотник поднял глаза в небесную синь.
Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! Еще один удачный выстрел!» Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.
― Любезный юноша! – Вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. – Сделай милость, подай клубочек – вот незадача, куда-то вниз укатился.
Парис удивлённо поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.
На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди её серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.
Вук Задунайский
читать дальшеТемно во Храме, лампады едва теплятся пред иконами. В полночный час пришел он, когда вся братия почивала. Крался, подобно вору. Да он и был вором. Она была нужна ему, Ее он хотел украсть, только Ее. Давно Она не давала ему покоя. Она лишила его сил и сна. В деревне все смеялись над ним, говорили, что он хуже, чем женщина, но он не мог ничего с этим поделать. А еще пошел разговор – сглазила! Сглазила его эта чужая царица, которой люди поклонялись как святой, а на самом деле была она никакая не святая, а ведьма. Едва закрывал он глаза, Она будто вставала пред ним. Едва открывал – парила Она над ресницами в потоках эфира. Она преследовала его во сне и наяву. Измучился он от жгучего желания обладать Ею. Жить не было мочи. Он должен был покончить с Ней раз и навсегда, дабы Она оставила его в покое. И вот луч от лампады упал на Нее...
О, как прекрасно было вечно юное лицо Ее! Как светилось оно во тьме! Как сияла, переливалась каменьями драгоценными высокая Ее корона. Как застило глаза огненным цветом царского Ее одеяния, скрывавшего хрупкий стан. Тонкие белые руки держали скипетр, а сверху уже летел к Ней ангел, дабы возложить на главу Ей тиару небесную и вознести в выси горние. Глаз нельзя оторвать от красы такой! Кабы мог, так забрал бы он Ее в дом свой, высоко в горах, да смотрел бы на Нее день и ночь, никому бы не показал. Но такую разве возьмешь! Вон Она, в Храме, гордая стоит, идут на поклон к Ней люди нескончаемым потоком.
Я.
1.читать дальшеВзошедшее солнце ударило в эгиду венчавшего колонну колосса, и Тимезий признал правоту вождя. Это надо снести. Пока над тобой высится золотой истукан, ярма с души не сбросишь, будь ты хоть сто раз победителем.
Таран мерно бил в ворота. Фаланга ждала своего часа в боевом строю, только копья пока упирались в землю, а щиты висели на своих ремнях. Ворота падут, и воины двинутся вперёд извивами лабиринта, с каждым шагом приближая победу, с каждым шагом теряя своих... Тимезий завертел головой, всматриваясь в лица товарищей и встречая взгляды, повторявшие его собственный. Арминакт, Гистий, Матрей... Они не знали, не могли знать, кто дойдет до победы, кто хотя бы до берега Стурна, кто — ляжет у самых ворот. Умереть в последнем бою казалось особенно обидным, а ведь, было дело, Тимезий боялся умереть, отступая. Те, кто учил его, храброго, но неумелого, выживать и побеждать, почти все погибли, а он учился, и ему, кроме того, везло. Вот и смог дойти до этого гиблого места.
Хрустнуло — дышавший в затылок Клионт раздавил какой-то черепок. Орудующих тараном коняг с места, где стояла полусотня, было не разглядеть, и парень таращился на сверкающего истукана. Главный бог титанов. Небо, прекрасное и недостижимое. Бесплодное. Гордое. Неизменное и меняющееся. Что в сравнении с ним смертные муравьи? Всё! Потому что изгой и бог изгоев Время оскопил надменного отца. Потому что дети Времени свободны и знают радость любви и победы. Пусть они смертны, зато они живут!
2.читать дальшеЧахлые померанцевые деревца в огромных кадках по обе стороны входа в резиденцию прокуратора напоминали, что ты не на юге, где решается спор Роя и Грифа , и не на севере, где границу прикрывает Октавианов вал и где тоже кипит жизнь, а в самом что ни на есть захолустье. Сухом. Пыльном. Скучном и неизбежном, если хочешь сделать военную карьеру. Сенаторы начинают писцами, военачальники — младшими командирами в забытых Временем крепостицах на краю варварских степей. Выдержишь три года, и тебя отправят туда, где ты либо умрешь, либо пойдешь в гору, а пока закаляй волю и пиши стихи. Или читай те, что накарябали другие. Не хочешь творить — охоться, пей, таскайся к местным девкам — в свободное от гарнизонного ярма время. Другой дороги наверх в Стурне нет, разве что присосаться к кому-то из уже поднявшихся, но Тит принадлежал к дому Спентадов, а значит, должен был карабкаться на имперскую гору сам.
— Прокуратор ждет! — возвестил тучный домоправитель, слишком угодливый для свободнорождённого и слишком самодовольный для раба. Вольноотпущенный, надо полагать.
— Иду к прокуратору. — Воин входит с мечом даже в Сенат. Дважды этим пользовались убийцы, но убивать прокуратора Отрамы Тит не собирался. Убивать всех, кто неприятен, — это для варварских царьков.
— Кого я вижу! — Плотный бровастый человек с распростертыми объятиями устремился навстречу гостю. Гость выдавил из себя улыбку и продолжал улыбаться, пока его плечи сжимали начальственные руки. От благородного Нуммы пахло кожей, дымом и слегка — кипарисовой водой для бритья. Прокуратор честно выслужил свою должность, пройдя и юг, и север, и все же было, было в нынешнем хозяине Отрамы что-то от толстого вольноотпущенника. Эта нарочитая радость от приезда в его — его провинцию наследника Спентадов, эта торопливость, смешанная с ненавистной Титу фамильярностью...
— Я — младший трибун Тит Спентад, — чётко доложил молодой человек. — Прибыл в распоряжение прокуратора Отрамы. Воля Сената.
3. читать дальшеОтец засел за кувшин с очередным «лучшим другом», мать и бабушка были заняты в харчевне, сестры и брат спали. Оставались вечно торчащий у окон судья Харитон и сплетницы у источника — этих точно улицей не обойдешь. Агапе воровато оглянулась, раздвинула похожие на бурьян отцветшие мальвы и, рискуя порвать платье, перелезла через забор. Ни домашние, ни соседи не заметили, а на дороге никого не было: Кробустовы овраги путники предпочитают миновать засветло. Девушка снова огляделась, метнулась за стерегущие деревню тополя и замерла, прижавшись спиной к морщинистому стволу. Она ни разу не выходила ночью со двора и ни разу не встречалась с парнями. Старшие называли дочку харчевника послушной, подруги — трусливой, а ей просто не хотелось.
Сыновья соседей Агапе не нравились, может быть, потому что мать с бабушкой, выбирая жениха, пересчитывали чужое добро со сноровкой мытарей. «Невеста» молчала и думала о чем-то ей самой непонятном, а вчера это непонятное вошло в дом и улыбнулось.
4. читать дальше
— Добрый день, месье... Вы сегодня рано, еще убирают...
— Так получилось. Отправь рассыльных за Жоли, и пусть обойдут всех. Кого найдут — в редакцию. Срочно. Я схожу в комиссариат и сразу же вернусь.
Тубана породила ложь, в которую в конце концов поверили сами лжецы. Три деревни поверивших! Сколько десятков тысяч верят в басконское проклятие? Сколько уверуют сегодня? Алеманские газеты кричат об изголодавшемся имперском монстре. Прибавляем еще и алеманов...
— Месье Дюфур, что передать месье Жоли?
— Что... Я напишу.
Карандаш куда-то задевался, и Дюфур, на ходу вытаскивая блокнот, прошел в кабинет, где как раз возился уборщик. Рядом с письменным прибором на полной вчерашних окурков пепельнице восседал василиск. Живой.
Газетчик поморщился и резко стряхнул видавшее виды перо. На белом кожистом наросте расплылось чернильное пятно. Ящерица зашипела и попятилась.
— К черту, — сказал твари Поль. — Это только начало...
Геннадий Зюганов
читать дальшеСоотечественники! К вам обращаюсь я в трудный для Родины час. За последние 20 лет Россия понесла огромные потери. Страна вымирает. Нет в ней уголка без погибших деревень. Нет города без загубленных предприятий. Уровень жизни большинства граждан падает. Научно-техническое отставание приобрело угрожающий характер. Упущены уникальные возможности. Нам предстоит начать ускоренное восхождение или оказаться на самом дне. Время требует немедленных перемен.
Ради спасения страны
По всему миру капитализм настойчиво воспроизводит вопиющую бедность, конфликты и войны, культурную деградацию и экологические проблемы. Его обанкротившаяся система вновь ввергла мир в острейший кризис, жертвой которого стала и наша страна.
Осознавая всю тяжесть существующих проблем, я, Геннадий Зюганов, готов взять на себя ответственность за судьбу России. При избрании президентом я гарантирую формирование Правительства народного доверия из профессионалов-патриотов. Оно будет создано на коалиционной основе с включением представителей разных партий и беспартийных. Новый глава правительства станет заниматься не политической пропагандой, а организацией хозяйственной жизни страны.
Биологический энциклопедический словарь
ЖАБЫ
(Bufonidae), семейство бесхвостых земноводных. Дл. от 2 до 25 см. читать дальшеЗубы у большинства полностью или частично редуцированы. Туловище обычно широкое, грузное, конечности короткие. Конечные фаланги пальцев простые, без дисков. 21 род, св. 300 видов, на всех материках, кроме Антарктиды. Наиб, примитивны живородящие Ж. (род Nectophrynoides), обитающие в тропич. Африке. Ок. 200 видов относят к широко распространённому роду собственно Ж. (Bufo). Зрачок у них горизонтальный, пальцы задних конечностей частично связаны плавательной перепонкой, позади глаз — крупные околоушные ядовитые железы (паротиды), а по всей спине — мелкие. В СССР — 4 вида. Широко распространены обыкновенная, или серая, Ж. (В. bufo), дл. 20 см, обитает в лесной и степной зонах, и зелёная Ж. (В. viridis), дл. до 14 см, живущая в степях, лесах, горах (на выc. до 4500 м) и в пустынях. Камышовая Ж. (В. calamita), дл. до 8 см, обитает в Прибалтике, Белоруссии и на Украине, редка. Ж. преим. наземные животные. Прыгают и плавают обычно плохо, передвигаются медленно, часто зарываются в землю. Ведут сумеречный образ жизни. Питаются гл. обр. беспозвоночными. Зимуют на суше. Большинство размножается в водоемах, не-к-рые на суше. Самка откладывает от 1200 до 7000 яиц. Истребляют насекомых, вредящих садовым и огородным культурам. Яд южноамер. Ж. ага (В. таrinus) используется аборигенами для нанесения на наконечники стрел. 6 видов Ж. в Красной книге МСОП, камышовая Ж. в Красной книге СССР. (см. 41_ТАБЛИЦА_41) рис. 14—16.
.(Источник: «Биологический энциклопедический словарь.» Гл. ред. М. С. Гиляров; Редкол.: А. А. Бабаев, Г. Г. Винберг, Г. А. Заварзин и др. — 2-е изд., исправл. — М.: Сов. Энциклопедия, 1986.)
И вот на ЭТОМ я иссякла.
Все-таки любовь к аналитической химии бесследно не проходит. Иногда тянет к количественному и качественному анализу. Попался во френдленте литературный анализатор. Ну я и...
Александр Сергеевич
читать дальше Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.
Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. "Слава богу,-- ворчал он про себя,-- кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!"
Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel {чтобы стать учителем. (Франц.)}, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня коё-как болтать по-русски,-- и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:
Михаил Юрьевич
читать дальшеЯ ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
Лев Николаевич
читать дальше Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья
несчастлива по-своему.
Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с
бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может
жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и
мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и
домочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их
сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более
связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не
выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по
всему дому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкой и написала
записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера
со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер просили расчета.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский - Стива, как
его звали в свете, - в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся
не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване.. Он повернул
свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть
надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но
вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
"Да, да, как это было? - думал он, вспоминая сон. - Да, как это было?
Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то
американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на
стеклянных столах, да, - и столы пели: Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, а
что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины", -
вспоминал он.
Федор Михайлович
читать дальшеНоябрь в начале. У нас стал мороз градусов в одиннадцать, а с ним
гололедица. На мерзлую землю упало в ночь немного сухого снегу, и ветер
"сухой и острый" подымает его и метет по скучным улицам нашего городка и
особенно по базарной площади. Утро мутное, но снежок перестал. Не далеко от
площади, поблизости от лавки Плотниковых, стоит небольшой. очень чистенький
и снаружи и снутри домик вдовы чиновника Красоткиной. Сам губернский
секретарь Красоткин помер уже очень давно, тому назад почти четырнадцать
лет, но вдова его. тридцатилетняя и до сих пор еще весьма смазливая собою
дамочка, жива и живет в своем чистеньком домике "своим капиталом". Живет она
честно и робко, характера нежного, но довольно веселого. Осталась она после
мужа лет восемнадцати, прожив с ним всего лишь около году и только что родив
ему сына. С тех пор, с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию
этого своего нещечка - мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет
без памяти, но уж конечно перенесла с ним несравненно больше страданий, чем
выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он
заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится и проч., и проч.
Когда же Коля стал ходить в школу и потом в нашу прогимназию, то мать
бросилась изучать вместе с ним все науки, чтобы помогать ему и репетировать
с ним уроки, бросилась знакомиться с учителями и с их женами, ласкала даже
товарищей Коли школьников, и лисила пред ними, чтобы не трогали Колю, не
насмехались над ним, не прибили его. Довела до того, что мальчишки и в самом
деле стали было чрез нее над ним насмехаться и начали дразнить его тем, что
он маменькин сынок. Но мальчик сумел отстоять себя. Был он смелый мальчишка,
"ужасно сильный", как пронеслась и скоро утвердилась молва о нем в классе,
был ловок, характера упорного, духа дерзкого и предприимчивого. Учился он
хорошо, и шла даже молва, что он и из арифметики и из всемирной истории
собьет самого учителя Дарданелова. Но мальчик хоть и смотрел на всех
свысока, вздернув носик, но товарищем был хорошим и не превозносился.
Антон Павлович
читать дальшеКогда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
Эта семья жила на главной улице, возле губернатора, в собственном доме. Сам Туркин, Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с благотворительною целью, сам играл старых генералов и при этом кашлял очень смешно. Он знал много анекдотов, шарад, поговорок, любил шутить и острить, и всегда у него было такое выражение, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух своим гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле. Одним словом, у каждого члена семьи был какой-нибудь свой талант. Туркины принимали гостей радушно и показывали им свои таланты весело, с сердечной простотой. В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Михаил Афанасьефич
читать дальшеСкажу коротко: сорок верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьинской больницы[1], ехали мы с возницей моим ровно сутки. И даже до курьезного ровно: в два часа дня 16 сентября 1917 года мы были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого замечательного города Грачевки, а в два часа пять минут 17 сентября того же 17-го незабываемого года[2] я стоял на битой умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьинской больницы. Стоял я в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что я смутно тут же, во дворе, мысленно перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить — существует ли действительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне в деревне Грабиловке, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы? Как ее, проклятую, зовут по-латыни? Каждая из мышц этих болела нестерпимой болью, напоминающей зубную боль. О пальцах на ногах говорить не приходится — они уже не шевелились в сапогах, лежали смирно, были похожи на деревянные культяпки. Сознаюсь, что в порыве малодушия я проклинал шепотом медицину и свое заявление, поданное пять лет назад ректору университета. Сверху в это время сеяло, как сквозь сито. Пальто мое набухло, как губка. Пальцами правой руки я тщетно пытался ухватиться за ручку чемодана и, наконец, плюнул на мокрую траву. Пальцы мои ничего не могли хватать, и опять мне, начиненному всякими знаниями из интересных медицинских книжек, вспомнилась болезнь — паралич... «Парализис», — отчаянно, мысленно и черт знает зачем сказал я себе.
— П… по вашим дорогам, — заговорил я деревянными синенькими губами, — нужно п... привыкнуть ездить...
И при этом злобно почему-то уставился на возницу, хотя он, собственно, и не был виноват в такой дороге.
— Эх... товарищ доктор, — отозвался возница, тоже еле шевеля губами под светлыми усишками, — пятнадцать годов езжу, а все привыкнуть не могу.
Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию — двухэтажный очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками:
«...Привет тебе... при-ют свя-щенный...»
Элеонора Раткевич
читать дальше
Дождь словно сеялся сквозь мелкое сито – не дождь даже, а мерзкая хмарь, от которой не спасает толком ни самый плотный плащ, ни огонь в камине. Серая, беспросветная, бессмысленная. Такая же бессмысленная, как здешние леса и болота. Как местные жители, погрязшие в своей непрошибаемой тупости. Если бы Экарду был нужен символ, выражающий все убожество этого края, он бы не затруднился с ответом: конечно, серая пакость, которую здесь именуют дождем.
Экард не удержался и глянул в окно еще раз, будто надеясь в глубине души, что вид, перечеркнутый крестом оконного переплета, каким-то чудом внезапно изменится. Разумеется, не изменилось ничего. Студенистое оплюхлое небо, как и прежде, низко нависало над домами; дождь и не думал прекращаться. Во что он превратит проселочные дороги, Экард старался не думать. Сплошной кисель из грязи, непроезжее месиво.
Кисель Экард дей Гретте ненавидел с детства. А еще больше он ненавидел сказки про молочные реки и кисельные берега. Вот они, кисельные берега – полюбуйтесь, дармоеды! Ни пройти, ни проехать. И быдло здешнее точь-в-точь под стать ландшафту. Ничем их не проймешь. «Истинное просвещение – клинок, рассекающий косность разума». Интересно, кто-нибудь пробовал рассекать клинком кисель?
Ник Перумов
читать дальше— Тревожные вести с Гнипахеллира, мой тан.
Лошади брели по самой кромке прибоя. Волны лениво лизали край отлогой каменистой осыпи; за ней круто уходили в поднебесье серые тела скал. Камень иссекли трещины, где уже успели укорениться карликовые сосны. Острые каменные клыки, излюбленное оружие Океана, тут и там торчали над водой, то покрываемые волнами, то вновь обнажавшиеся. Пахло гнилыми водорослями, в воздухе парили чайки.
Шестеро всадников в плотных серых плащах из грубой шерсти ехали парами вдоль берега. Четверо — с длинными мечами на левом боку, у пятого клинок был закреплен за спиной и рукоять торчала над правым плечом; шестой довольствовался здоровенной сучковатой дубиной. Головы путников покрывали одинаковые валяные шапки, подобные тем, что носят кузнецы, чтобы не подпалить волосы. По лицам никто бы не смог определить их звания и занятия; все, как один, были загорелыми мужами в расцвете сил; привычкой к оружию они напоминали королевских гвардейцев Видрира, покроем одежды и обращением между собой — свободных общинников с окраин Железного леса, конскими седлами и сбруей — табунщиков Рогхейма.
— Тревожные вести с Гнипахеллира, мой тан, — вполголоса произнёс один из всадников, обращаясь к спутнику с притороченным за плечами мечом. Воин с клинком на спине только что присоединился к остальным; он коротко кивнул, давая заговорившему знак продолжать.
— Карлы Рёдульсфьёлля вновь жгут леса Ялини. Дым застлал северное небо, и птицы, обезумев, разбиваются о скалы во тьме. Гарь достигла жилища Гарма. Он пробудился.
Недобрые слова отзвучали. Тот, кого говоривший назвал таном, выслушал известие молча, только голова его едва заметно склонилась.
— Что слышно ещё? — отрывисто бросил он.
— Нестроение в Химинвагаре, — сказал другой всадник. — Владетель Хьёрлейв пошёл войной на Видрира.
— На Видрира? — Предводитель поднял бровь. — Вот уж не ждал такого от Хьёрлейва! Он, оказывается, отчаянный смельчак!
— Был слух, — понижая голос, продолжал человек, — неверный и смутный, его разносили Ночные Всадницы… Слух, что к Хьёрлейву прибыл тайный посол с острова Брандей!
— Остров Чёрных Магов — страх всей земли, — пробормотал тан. — Что они там унюхали, пожиратели падали, хотел бы я знать? Но продолжай! Была ли уже битва?
— Когда мы выезжали из Эрвасунда, Видрир лишь начинал собирать полки. Хьёрлейв перешёл реку Хатор на северной границе Хранимого Королевства.
— Ясно, — уронил тан и замолчал, нахмурясь. Его спутники терпеливо ждали, пока он размышлял.
Анастасия Парфенова
читать дальше- Сколько?
- Восемнадцать!
Я окинул цепким взглядом сияющие ухмылкаи физиономии. Невольно задержался на безмятежном профиле виновницы торжества. Высокородная госпожа всегда являла собой воплощение сдержанности и вкуса. Не говоря уже о завидном здравомыслии. Шутки в духе «настоящей женщине всегда восемнадцать» подходили ей так же плохо, как небрежно-авангардный образ свободной студентки.
Для первого госпоже не хватало как минимум пары лет.
Для второго – свободы.
- Значит, поздравляем с восемнадцатилетием!
Свист и аплодисменты. Скрывающаяся под инкогнито княжна Фудзивара поклонилась устроившим засаду перед аудиторей однокашникам. Под ободрительное улюлюканье пригласила всех после занятий зайти в кафе Академии, где будут поданы охлаждённые сласти и фрукты.
Я перехватил взгляд её телохранителя, традиционно прячущегося под личиной вольного слушателя. Тот одним движением бровей обозначил поклон и изменил позицию, включая в сферу наблюдения моего собственного подопечного.
Подопечный, тем временем, каждым вздохом своим показывал, что оказался здесь совершенно случайно. Аспирант стратегического программирования, у которого гораздо естественней получалось удерживать личину не-божественного, не-гения и не-его-высочества-негласного-наследника-всея-Аканы, умудрился выразить все требуемые от него этикетом восхваления одним небрежным кивком.
Плечи и шея княжны едва заметно отвердели - высокородная лишь в последний момент удержалась от неуместного здесь глубокого поклона. Дочь клана Фудзивара одарила принца, предначертанного жениха своего, бездонным, безмолвным взглядом. Чуть кивнула его спутнику. И скользнула в аудиторию, уводя за собой шлейф самураев-телохранителей.
Владимир Свержин
читать дальшеСмоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.
«Жизнь ― отличная штука, ― разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. ― А когда ты ― царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!» ― Юный охотник поднял глаза в небесную синь.
Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! Еще один удачный выстрел!» Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.
― Любезный юноша! – Вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. – Сделай милость, подай клубочек – вот незадача, куда-то вниз укатился.
Парис удивлённо поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.
На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди её серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.
Вук Задунайский
читать дальшеТемно во Храме, лампады едва теплятся пред иконами. В полночный час пришел он, когда вся братия почивала. Крался, подобно вору. Да он и был вором. Она была нужна ему, Ее он хотел украсть, только Ее. Давно Она не давала ему покоя. Она лишила его сил и сна. В деревне все смеялись над ним, говорили, что он хуже, чем женщина, но он не мог ничего с этим поделать. А еще пошел разговор – сглазила! Сглазила его эта чужая царица, которой люди поклонялись как святой, а на самом деле была она никакая не святая, а ведьма. Едва закрывал он глаза, Она будто вставала пред ним. Едва открывал – парила Она над ресницами в потоках эфира. Она преследовала его во сне и наяву. Измучился он от жгучего желания обладать Ею. Жить не было мочи. Он должен был покончить с Ней раз и навсегда, дабы Она оставила его в покое. И вот луч от лампады упал на Нее...
О, как прекрасно было вечно юное лицо Ее! Как светилось оно во тьме! Как сияла, переливалась каменьями драгоценными высокая Ее корона. Как застило глаза огненным цветом царского Ее одеяния, скрывавшего хрупкий стан. Тонкие белые руки держали скипетр, а сверху уже летел к Ней ангел, дабы возложить на главу Ей тиару небесную и вознести в выси горние. Глаз нельзя оторвать от красы такой! Кабы мог, так забрал бы он Ее в дом свой, высоко в горах, да смотрел бы на Нее день и ночь, никому бы не показал. Но такую разве возьмешь! Вон Она, в Храме, гордая стоит, идут на поклон к Ней люди нескончаемым потоком.
Я.
1.читать дальшеВзошедшее солнце ударило в эгиду венчавшего колонну колосса, и Тимезий признал правоту вождя. Это надо снести. Пока над тобой высится золотой истукан, ярма с души не сбросишь, будь ты хоть сто раз победителем.
Таран мерно бил в ворота. Фаланга ждала своего часа в боевом строю, только копья пока упирались в землю, а щиты висели на своих ремнях. Ворота падут, и воины двинутся вперёд извивами лабиринта, с каждым шагом приближая победу, с каждым шагом теряя своих... Тимезий завертел головой, всматриваясь в лица товарищей и встречая взгляды, повторявшие его собственный. Арминакт, Гистий, Матрей... Они не знали, не могли знать, кто дойдет до победы, кто хотя бы до берега Стурна, кто — ляжет у самых ворот. Умереть в последнем бою казалось особенно обидным, а ведь, было дело, Тимезий боялся умереть, отступая. Те, кто учил его, храброго, но неумелого, выживать и побеждать, почти все погибли, а он учился, и ему, кроме того, везло. Вот и смог дойти до этого гиблого места.
Хрустнуло — дышавший в затылок Клионт раздавил какой-то черепок. Орудующих тараном коняг с места, где стояла полусотня, было не разглядеть, и парень таращился на сверкающего истукана. Главный бог титанов. Небо, прекрасное и недостижимое. Бесплодное. Гордое. Неизменное и меняющееся. Что в сравнении с ним смертные муравьи? Всё! Потому что изгой и бог изгоев Время оскопил надменного отца. Потому что дети Времени свободны и знают радость любви и победы. Пусть они смертны, зато они живут!
2.читать дальшеЧахлые померанцевые деревца в огромных кадках по обе стороны входа в резиденцию прокуратора напоминали, что ты не на юге, где решается спор Роя и Грифа , и не на севере, где границу прикрывает Октавианов вал и где тоже кипит жизнь, а в самом что ни на есть захолустье. Сухом. Пыльном. Скучном и неизбежном, если хочешь сделать военную карьеру. Сенаторы начинают писцами, военачальники — младшими командирами в забытых Временем крепостицах на краю варварских степей. Выдержишь три года, и тебя отправят туда, где ты либо умрешь, либо пойдешь в гору, а пока закаляй волю и пиши стихи. Или читай те, что накарябали другие. Не хочешь творить — охоться, пей, таскайся к местным девкам — в свободное от гарнизонного ярма время. Другой дороги наверх в Стурне нет, разве что присосаться к кому-то из уже поднявшихся, но Тит принадлежал к дому Спентадов, а значит, должен был карабкаться на имперскую гору сам.
— Прокуратор ждет! — возвестил тучный домоправитель, слишком угодливый для свободнорождённого и слишком самодовольный для раба. Вольноотпущенный, надо полагать.
— Иду к прокуратору. — Воин входит с мечом даже в Сенат. Дважды этим пользовались убийцы, но убивать прокуратора Отрамы Тит не собирался. Убивать всех, кто неприятен, — это для варварских царьков.
— Кого я вижу! — Плотный бровастый человек с распростертыми объятиями устремился навстречу гостю. Гость выдавил из себя улыбку и продолжал улыбаться, пока его плечи сжимали начальственные руки. От благородного Нуммы пахло кожей, дымом и слегка — кипарисовой водой для бритья. Прокуратор честно выслужил свою должность, пройдя и юг, и север, и все же было, было в нынешнем хозяине Отрамы что-то от толстого вольноотпущенника. Эта нарочитая радость от приезда в его — его провинцию наследника Спентадов, эта торопливость, смешанная с ненавистной Титу фамильярностью...
— Я — младший трибун Тит Спентад, — чётко доложил молодой человек. — Прибыл в распоряжение прокуратора Отрамы. Воля Сената.
3. читать дальшеОтец засел за кувшин с очередным «лучшим другом», мать и бабушка были заняты в харчевне, сестры и брат спали. Оставались вечно торчащий у окон судья Харитон и сплетницы у источника — этих точно улицей не обойдешь. Агапе воровато оглянулась, раздвинула похожие на бурьян отцветшие мальвы и, рискуя порвать платье, перелезла через забор. Ни домашние, ни соседи не заметили, а на дороге никого не было: Кробустовы овраги путники предпочитают миновать засветло. Девушка снова огляделась, метнулась за стерегущие деревню тополя и замерла, прижавшись спиной к морщинистому стволу. Она ни разу не выходила ночью со двора и ни разу не встречалась с парнями. Старшие называли дочку харчевника послушной, подруги — трусливой, а ей просто не хотелось.
Сыновья соседей Агапе не нравились, может быть, потому что мать с бабушкой, выбирая жениха, пересчитывали чужое добро со сноровкой мытарей. «Невеста» молчала и думала о чем-то ей самой непонятном, а вчера это непонятное вошло в дом и улыбнулось.
4. читать дальше
— Добрый день, месье... Вы сегодня рано, еще убирают...
— Так получилось. Отправь рассыльных за Жоли, и пусть обойдут всех. Кого найдут — в редакцию. Срочно. Я схожу в комиссариат и сразу же вернусь.
Тубана породила ложь, в которую в конце концов поверили сами лжецы. Три деревни поверивших! Сколько десятков тысяч верят в басконское проклятие? Сколько уверуют сегодня? Алеманские газеты кричат об изголодавшемся имперском монстре. Прибавляем еще и алеманов...
— Месье Дюфур, что передать месье Жоли?
— Что... Я напишу.
Карандаш куда-то задевался, и Дюфур, на ходу вытаскивая блокнот, прошел в кабинет, где как раз возился уборщик. Рядом с письменным прибором на полной вчерашних окурков пепельнице восседал василиск. Живой.
Газетчик поморщился и резко стряхнул видавшее виды перо. На белом кожистом наросте расплылось чернильное пятно. Ящерица зашипела и попятилась.
— К черту, — сказал твари Поль. — Это только начало...
Геннадий Зюганов
читать дальшеСоотечественники! К вам обращаюсь я в трудный для Родины час. За последние 20 лет Россия понесла огромные потери. Страна вымирает. Нет в ней уголка без погибших деревень. Нет города без загубленных предприятий. Уровень жизни большинства граждан падает. Научно-техническое отставание приобрело угрожающий характер. Упущены уникальные возможности. Нам предстоит начать ускоренное восхождение или оказаться на самом дне. Время требует немедленных перемен.
Ради спасения страны
По всему миру капитализм настойчиво воспроизводит вопиющую бедность, конфликты и войны, культурную деградацию и экологические проблемы. Его обанкротившаяся система вновь ввергла мир в острейший кризис, жертвой которого стала и наша страна.
Осознавая всю тяжесть существующих проблем, я, Геннадий Зюганов, готов взять на себя ответственность за судьбу России. При избрании президентом я гарантирую формирование Правительства народного доверия из профессионалов-патриотов. Оно будет создано на коалиционной основе с включением представителей разных партий и беспартийных. Новый глава правительства станет заниматься не политической пропагандой, а организацией хозяйственной жизни страны.
Биологический энциклопедический словарь
ЖАБЫ
(Bufonidae), семейство бесхвостых земноводных. Дл. от 2 до 25 см. читать дальшеЗубы у большинства полностью или частично редуцированы. Туловище обычно широкое, грузное, конечности короткие. Конечные фаланги пальцев простые, без дисков. 21 род, св. 300 видов, на всех материках, кроме Антарктиды. Наиб, примитивны живородящие Ж. (род Nectophrynoides), обитающие в тропич. Африке. Ок. 200 видов относят к широко распространённому роду собственно Ж. (Bufo). Зрачок у них горизонтальный, пальцы задних конечностей частично связаны плавательной перепонкой, позади глаз — крупные околоушные ядовитые железы (паротиды), а по всей спине — мелкие. В СССР — 4 вида. Широко распространены обыкновенная, или серая, Ж. (В. bufo), дл. 20 см, обитает в лесной и степной зонах, и зелёная Ж. (В. viridis), дл. до 14 см, живущая в степях, лесах, горах (на выc. до 4500 м) и в пустынях. Камышовая Ж. (В. calamita), дл. до 8 см, обитает в Прибалтике, Белоруссии и на Украине, редка. Ж. преим. наземные животные. Прыгают и плавают обычно плохо, передвигаются медленно, часто зарываются в землю. Ведут сумеречный образ жизни. Питаются гл. обр. беспозвоночными. Зимуют на суше. Большинство размножается в водоемах, не-к-рые на суше. Самка откладывает от 1200 до 7000 яиц. Истребляют насекомых, вредящих садовым и огородным культурам. Яд южноамер. Ж. ага (В. таrinus) используется аборигенами для нанесения на наконечники стрел. 6 видов Ж. в Красной книге МСОП, камышовая Ж. в Красной книге СССР. (см. 41_ТАБЛИЦА_41) рис. 14—16.
.(Источник: «Биологический энциклопедический словарь.» Гл. ред. М. С. Гиляров; Редкол.: А. А. Бабаев, Г. Г. Винберг, Г. А. Заварзин и др. — 2-е изд., исправл. — М.: Сов. Энциклопедия, 1986.)
И вот на ЭТОМ я иссякла.
-
-
13.02.2012 в 05:43Это прекрасно! Это... это... просто у меня слов нету, насколько это прекрасно!!!!
-
-
13.02.2012 в 07:04-
-
13.02.2012 в 07:47-
-
13.02.2012 в 08:27-
-
13.02.2012 в 08:57-
-
13.02.2012 в 09:09-
-
13.02.2012 в 09:20Ушел читать Зорича и Пехова
А жабы восхитительны, это дааааааааа...
-
-
13.02.2012 в 09:30читать дальше
Сергей Лукьяненко
Фан-проект от 'Prime Elements' - trading card game. Я пишу как...
-
-
13.02.2012 в 09:57-
-
13.02.2012 в 10:44-
-
13.02.2012 в 10:44-
-
13.02.2012 в 10:53-
-
13.02.2012 в 11:19Я тоже проверила тенденцию. Поначалу радовалась - Пехов выходил, но потом Зорич перехватил инициативу и уверенно одержал победу.
А Семенова, как ни извращалась, не выходит. (( Все-таки, жабы - страшная сила.
-
-
13.02.2012 в 11:30А вот Хеминуэй пишет как Андрей Круз,
Плутарх - как Зорич (кто бы сомневался?)
Юлий Цезарь - как Зорич (может, они с Плутархом - вообще одно лицо?)
Светоний - как Зорич (ну, теперь сомнений не осталось!)
Диоклетиан - как Зорич (и, стало быть, он тоже Цезарь)...
Тит Ливий - как Виталий Зыков. Он - не Цезарь и не Плутарх...
Чудненько...
-
-
13.02.2012 в 11:31Спасибо, очень милая хреновина. =)
-
-
13.02.2012 в 11:39Стивен Хокинг тоже пишет как Александр Зорич.
читать дальше
И даже я пишу как Александр Зорич...
читать дальше
Надо читать Александра Зорича - универсальный стиль Плутарха, Цезаря и Хокинга должен был чем-то особенным...
-
-
13.02.2012 в 12:01-
-
13.02.2012 в 12:03-
-
13.02.2012 в 12:06Джек Лондон - Зорич
Артур Конан Дойл - Зорич
Вальтер Скотт - Зорич
Они же Цезарь, они же Хокинг и Плутарх. Читайте Зорича
-
-
13.02.2012 в 12:13Гюго - Зорич...
Ленин - Зорич...
Гуссерль - Зорич...
И Аристотель - тоже он...
Хокинг, Аристотель, Цезарь, Гюго, Лондон, Плутарх и Гуссерль...
-
-
13.02.2012 в 12:16-
-
13.02.2012 в 12:17-
-
13.02.2012 в 12:22А еще можно почитать меня и получить представление о стилях почти всех Зорича, Лукьяненко, Пехова etc.
Мой ЧСВ распух почти до размеров Зорича.
-
-
13.02.2012 в 12:32Потому что, читая нас с Аристотелем, можно узнать только, как пишут Гуссерль, Конан Дойл, Цезарь или сам Зорич...
-
-
13.02.2012 в 12:34Типа: твой пост тянет на четыре зорича!
Или в Зоричах на квадратный сантиметр текста. Типа: средняя крутость твоего поста - 6 зрч/см^2.
-
-
13.02.2012 в 12:35-
-
13.02.2012 в 12:40Или можно так: загоняешь в этот тест 10 последних статей/текстов/постов - и сколько из них написаны "как Зорич" - столько в твоем творчестве зрч по десятибальной шкале. =)
-
-
13.02.2012 в 12:42-
-
13.02.2012 в 12:53Казус Зорича какой-то.
-
-
13.02.2012 в 13:01А я вот тоже пишу, как Atandakil... т.е., пардон, как Зорич