понедельник, 18 июня 2007
Если заговоры, как кобры,
расползаясь, мутят умы,
если некто оком недобрым
еженощно глядит из тьмы,
если в самых родных и ближних
видишь только стаю зверей —
нелегко устоять и выжить,
даже если ты Царь Царей,
даже если ты на пороге
новых подвигов и побед,
даже если древние боги
с темной завистью смотрят вслед…
И не спится. И боль терзает,
угольком под сердцем горя.
Впрочем, войско о том не знает.
Войско свято верит в царя.
читать дальше
А царю изменила сила,
словно выгорела дотла,
лихорадка царя скрутила
и дыханье в груди свела.
Что стряслось?
Хвороба?
Едва ли.
Тридцать лет отжил, не болев.
Уж скорее — яд подмешали.
Или духов вершится гнев.
Или…
Хватит!
Едки и пряны,
над шатром клубятся дымки.
Шепотки потекли по стану,
нехорошие шепотки.
И вторые сутки пехота,
многоглавый тысяченог,
на шатер глядит:
ну же, что там?!
А в шатре умирает бог…
Небалованный бог, солдатский,
хрипло стонет, грызя губу…
А врачи подойти боятся
и ссылаются на судьбу.
Лишь Филипп,
ухмыльнувшись криво,
тяжким ликом похолодев,
в изголовье встал — неучтивый
и нечесаный, словно дэв…
— Тяжко болен ты, царь. Похоже,
смерть к тебе уже на пути…
Но поверь мне.
Тогда, быть может,
я сумею тебя спасти.
А на царской щеке застыла
боли бешеная слеза.
Бьют в затылок медные била.
Царь с натугой закрыл глаза.
Поворочался на постели.
— Верю, — вымолвил наконец…
От заката кипело зелье.
А с рассветом вошел гонец.
В глине по уши. Дышит зычно.
Трем коням ободрал бока.
Царь — в беспамятстве.
Но привычно
свиток схватывает рука.
И папирус на пол не выпал,
и развернут он,
и прочтен…
О! В измене врача Филиппа
обвиняет Парменион.
Мол, недаром врач так насуплен,
исподлобья глядит не зря;
он персидским золотом куплен
и в могилу сведет царя…
Царь откинулся на перину,
и за миг перед ним прошли
все теснины и все равнины
от забытой родной земли…
Дядька Парме — как меч проверен,
побратим любимый отца.
А Филипп…
Он и смотрит зверем,
и под нос бурчит без конца.
Всем победам пришло похмелье,
жаркий локон ко лбу прилип…
— Царь, проснись!
Это чашу с зельем,
поклонясь,
подносит Филипп.
— А, Филипп…
Царь очнулся сразу.
Приподнялся, в лицо смотря.
Своему доверял он глазу:
это все-таки — глаз царя!
Но и врач,
словно так и надо,
все острее сужал зрачки…
Сталь на сталь — два упрямых взгляда.
Два достоинства.
Две тоски.
Если царь сейчас отвернется,
полоснет недоверьем вдруг,
то…
Не зря ж стоят полководцы
изваяниями вокруг.
Познакомь он их с письменами —
не сочтешь и пяти минут,
как врачишку
побьют камнями
иль на копья его взметнут.
И Филипп отступил невольно.
— Что ты, царь?
Он поправил край
покрывала.
— Все так же больно?
Царь глаза опустил.
— Давай!
Этот миг,
что давно вчерашен,
Арриан к нам едва донес:
царь берет у Филиппа чашу,
а Филиппу дает донос.
Пьёт.
И смотрит, сверля очами,
как твердеет врача лицо,
словно дева перед венчаньем
или жертва перед жрецом…
Но стихает боль понемногу,
позволяя веки смежить…
Царь поверил другу, как богу,
и за это остался жить.
Ладно, хватит.
Ломайтесь, перья!
Люди, нынешние, не те,
поднимайте тост
за доверье
к человеческой чистоте!
(С) Лев Вершинин.
Еще одна моя удача. Мне потрясающе везет на бешено талантливых и неординарных людей, причем знакомству и дружбе со многими из них я обязана Ричарду Третьему. Вот и Вершинин убежденный сторонник Белой Розы.
Надеюсь, что ты выложишь еще. Мне очень нравится!
Будем ждать!
Ломайтесь, перья!
Люди, нынешние, не те,
поднимайте тост
за доверье
к человеческой чистоте
Потрясен... А еще???? *и смутился от своей наглости.
Теперь мне будет веселее ухаживать за больным родственником.
Еще будет и много.
Вершинина ИМХО надо, как хорошее вино пить по глотку. Смакуя послевкусие.
Однажды Александр очень тяжело заболел, и находящиеся при войске врачи отказались его лечить. Причина была проста: если бы больной умер, лекаря неминуемо бы обвинили в убийстве. Сам Александр это, видимо, понимал, потому что никого не принуждал себе помогать. Лечил его один из его друзей по имени Филипп. Разумеется, на него пришел донос. Военачальник Парменион настоятельно советовал царю остерегаться Филиппа, которому Дарий якобы посулил за убийство Александра руку дочери и несметные богатства. Александр прочел письмо и положил к себе под подушку.
Когда к нему пришел Филипп, неся чашу с лекарством, "Александр передал ему письмо, а сам без колебаний, доверчиво взял у него лекарство. Это было удивительное зрелище. В то время как Филипп читал письмо, Александр пил лекарство, затем оба одновременно взглянули друг на друга, но несходно было их поведение. На ясном, открытом лице Александра отражалось доверие к Филиппу, между тем, как врач, возмущенный клеветой, воздымал руки к небу и призывал богов в свидетели».
спасибо! буду ждать следующих стихов этого замечательного человека
Тащу к себе со ссылкой на этот пост, ничего?
Говорю, как убежденнный в прошлом нелюбитель поэзии. Что ж, некоторые взгляды иногда приятно менять.