Продолжаю отвечать на
МФ.Вопрос: "
Чем вызвана ваша столь однозначно неприязненное отношение к Николаю II? Ведь даже многие несогласные с политикой покойного Императора ,но близко знавшие Его деятеличитать дальше(в частности,Председатель Совета Министров Коковцов,в течении многих лет бывший ближайшим сотрудником Государя) cчитали Царя человеком достойным уважения и отмечали мужество,патриотизм, нравственность последнего Самодержца.Генерал Редигер,военный министр, относившийся к Императору неприязненно,отмечал трудолюбие и усердие Царя в выполнении своих обязанностей,даже столь мстительный человек как Витте, откровенно нелюбивший Монарха ,не мог не отдать справедливость ряду его положительных качеств(конечно и облив его изрядно грязью-но прожженный интриган Витте мало о ком отозвался в своих мемуарах хорошо). Упомянутый выше Коковцов ,завзятый либерал министр иностранных дел Сазонов и многие другие близко работавшие с Государем деятели мастштабом поменьше отмечали тонкий ум Императора,его способность быстро вникать в суть наисложнейших политических схем. А душевную доброту и великодушие Николая II(которую ИМХО никак не может отменить не столь уж редкая в то время охота на ворон),его простоту в обращении и истинно аристократическую отмечали даже такие противники Императора,как убийца Распутина Юсупов и заговорщик Родзянко.Да и вообще о огромном личном очаровании этого человека говорят фактически все контактировшие с ним".Фактически все контактировавшие, говорите? Ну вот вам для начала такое мнение"
"
Мне думается, что искать объяснения многого, приведшего в конце концов Россию к гибели и позору, надо не в умственных способностях Николая II, а в отсутствии у него сердца, бросающемся в глаза в целом ряде его поступков…
Трусость и предательство прошли красной нитью через все его царствование. читать дальшеКогда начинала шуметь буря общественного негодования и народных беспорядков, он начинал уступать поспешно и непоследовательно, с трусливой готовностью, то уполномочивая Комитет министров на реформы, то обещая Совещательную Думу, то создавая Думу Законодательную в течение одного года. Чуждаясь независимых людей, замыкаясь от них в узком семейном кругу, занятом спиритизмом и гаданьями, смотря на своих министров как на простых приказчиков, посвящая некоторые досужие часы стрелянию ворон у памятника Александры Николаевны в Царском Селе, скупо и редко жертвуя из своих личных средств во время народных бедствий, ничего не создавая для просвещения народа, поддерживая церковно-приходские школы и одарив Россию изобилием мощей, он жил, окруженный сетью охраны, под защитою конвоя со звероподобными и наглыми мордами, тратя на это огромные народные деньги.
Отсутствие сердечности и взгляд на себя как на провиденциального помазанника божия вызывали в нем приливы горделивой самоуверенности, заставлявшей его ставить в ничто советы и предостережения немногих честных людей, его окружавших или с ним беседовавших, и допустившей его сказать на новогоднем приеме японскому послу за месяц до объявления Японией пагубной для России войны: "Le Japon finira par me facher" [Япония кончит тем, что меня рассердит (фр.)]. А между тем судьба посылала ему предостережения, на которые он, даже только как образованный человек, должен был обратить внимание, памятуя уроки истории..."Это мнение
Анатолия Федоровича Кони. Сформулировано с присущей великому юристу четкостью. Это уже не вороны и даже не дятел.
Текст этот (полностью здесь
lib.ru/MEMUARY/KONI_A_F/nikolaj2.txt ) не слишком известен. Оно и понятно. В советские времена мнение Кони был неудобным, так как из него слишком сильно торчало, что именно Анатолий Федорович думает о революции ("к гибели и позору"). В постсоветские времена стало мешать то, что Кони думал о Российской Империи и мере преступного безобразия, там происходившего.
Я понимаю, что Кони при желании можно обвинить в предательстве, предвзятости, либеральных взглядах и прочих противных сердцу монархиста моментах. Так или иначе обвинить можно чуть ли ни всех мемуаристов, но генерал Мосолов в этом смысле безупречен. За что и был отсканирован. :smile:
Кто не знает -
генерал-лейтенант Александр Александрович Мосолов в 1900 – 1916 годах занимал пост начальника канцелярии Министерства императорского двора. До конца дней оставался монархистом, был лично предан царю. В 1918 году участвовал в попытках спасения царской семьи, был одним из организаторов «Общероссийского монархического съезда» в Рейхенгале в 1921 году. Николая и его семью знал, как мало кто.
Свои воспоминания Мосолов написал в ответ на воспоминания Витте, которого автор вопроса
характеризует, как мчтительного интригана. Мосолову Витте тоже не нравился.
читать дальше
"Только теперь, в 1933 году, в Болгарии, куда я переселился в надежде спокойно дожить последние годы моей жизни, мне удалось внимательно прочитать «Воспоминания Витте»; до сих пор я заглядывал лишь в те страницы, где упоминались мое имя и имена близких мне людей.
Труд графа Сергея Юльевича Витте представляет, бес¬спорно, исключительно серьезный вклад для историков, желающих изучить эпоху дореволюционной России. Беспристрастный читатель обратит внимание на болезненную желчность в изложении автора, когда речь идет о деятелях эпохи, а в особенности о государе. Вследствие этого многие факты характеризуются далеко не объективно. Все неудачи государственного управления в изложении автора «Воспоминаний» являются как бы последствием характера государя и того, что все ответственные должности были якобы заняты либо идиотами, либо мошенниками, либо интриганами. Заключение это не¬вольно навязывается читателю «Воспоминаний».
Проведя 17 лет до революции на посту, дававшем мне возможность весьма многое видеть и слышать из безусловно хорошо осведомленных источников, считаю долгом привести относительно некоторых цитируемых Витте фактов и суждений свои о них рассказы с иной, чем его, точки зрения, полагая, что сопоставление моих мемуаров с «Воспоминаниями» С. Ю. даст более справедливую оценку лиц и событий.
До настоящего времени я воздерживался писать какие бы то ни было мемуары, не имея под рукой достаточно для того документов, которые собирал за 17 лет моей службы в качестве начальника канцелярии министерства императорского двора. Все письма и бумаги, имеющие исторический интерес, я откладывал, имея в виду в будущем напечатать подлинные документы и письма лишь с краткими моими заметками, объясняющими возникновение каждой из этих переписок. Все накопленное мною было уложено в два ящика в первые дни ноября 1917 года. Ящики эти были спрятаны у друзей после моего бегства.
С каждым годом уменьшается вероятность их добыть. Прочитав «Воспоминания Витте», я пришел к заключению, что ввиду моего преклонного возраста мой долг, пока память мне не изменила, поделиться тем, что мне известно и чему я был свидетелем, и тем по мере сил способствовать составле¬нию более ясной картины прошедшего. Честно говоря, ничего убийственнее мемуаров Мосолова я про Николая не читала (не считая дневников самого царя, им по этой части равных нет).
Когда пишет противник, даже если он строго придерживается фактов, остается ощущение определенной предвзятости, которое нельзя не трактовать в пользу критикуемого.
Когда пишет человек, лично не заинтересованный, можно говорить о несогласии политическом или идеологическом и опять-таки о предвзятости.
Когда пишет соратник, достаточно честный, чтобы рассказать, как есть, и достаточно преданный, чтобы до конца защищать, это страшно.
Судите сами.
Из воспоминаний генерала Мосолова. В Сети текста в полном объеме я не нашла, пришлось сканировать, потому и задержалась с ответом.
"
Николай II был по природе своей весьма застенчив, не любил спорить отчасти вследствие болезненно развитого самолюбия, отчасти из опасения, что ему могут доказать неправоту его взглядов или убедить других в этом, а он, сознавая свое неумение защитить свой взгляд, считал это для себя обидным.Этот недостаток натуры Николая II и вызывал действия, считавшиеся многими фальшью, а в действительности бывшие лишь проявлениями недостатка гражданского мужества. читать дальшеДанилович, вместо того чтобы учить своего воспитанника бороться, научил его этот недостаток обходить. Он же, при наличии и без того скрытной натуры большинства членов семьи, приучил будущего государя к той сдержанности, которая зачастую производила впечатление бесчувственности. Положительным достижением этого воспитания была удивительная ровность характера, привлекавшая сердца окружающих. Царь не сердился даже в тех случаях, когда имел бы право и, быть может, был бы обязан выказать свое недовольство. Если он замечал, что кто-нибудь провинился, он осведомлял об этом непосредственного начальника виновного лица, формулировал при этом свои замечания в высшей степени мягко, никогда не теряя самообладания и не проявляя резкости.
Школа «иезуита» Даниловича дала свои плоды, несомненно помогавшие государю в обращении, но затруднявшие ему задачу управления.
Царь был не только вежлив, но даже предупредителен и ласков со всеми теми, кто приходил с ним в соприкосновение. Он никогда не обращал внимания на возраст, должность или социальное положение того лица, с которым говорил. Как для министра, так и для последнего камердинера у царя было всегда ровное и вежливое обращение.
Он увольнял лиц, даже долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали рассказывать про кого-нибудь сплетни, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на отчисление такого лица.
Царь никогда не старался сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет. По его мнению, такими вопросами должны были заниматься подлежащие начальники или, в крайнем случае, установленные судебные учреждения. Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения. Как все слабые натуры, он был недоверчив".
Говорят, будто царь был фальшив. Называют случаи внезапных, невзначай вызванных отставок министров, до того мнивших себя в полной милости.
Отставки эти, действительно, происходили в особых условиях, однако ж объяснение действий и мотивов царя не следует искать в недостатке прямоты.
Для царя министр был чиновником, подобно всякому другому. Царь любил их, поскольку они были ему нужны, столько же как всех своих верноподданных, и так же к ним относился. Если же с кем-либо из них приключалось несчастие, то жалел их искренне, как всякий чувствительный человек жалеет страдающего. Один граф Фредерике пользовался в этом отношении привилегированным положением.
Бывал ли министр в несогласии с царем, общественность или враги начинали ли его клеймить, или же переставал он внушать доверие по какому-либо поводу, царь выслушивал его, как обычно, благосклонно, благодарил за сотрудничество, тем не менее несколько часов спустя министр получал собственноручное письмо Его Величества, уведомляющее его об увольнении от должности.
Тут чувствовалась тренировка в молодости генералом Даниловичем. Министры не принимали во внимание отсутствие боеспособности, лежащее в основе характера царя.
Отношения царя с министрами завязывались и оканчивались следующим образом: царь проявлял сначала к вновь назначенному министру чувство полного доверия — радовался сходству во взглядах. Это был «медовый месяц», порою долгий. Затем на горизонте появлялись облака. Они возникали тем скорее, чем более министр настаивал на принципах, был человеком с определенною программою. Государственные люди — подобно Витте, Столыпину, Самарину, Трепову — почитали, что их программа, одобренная царем, представляла достаточно крепкую основу, чтобы предоставлять им свободу в проведении деталей намеченного плана. Однако ж государь смотрел на дело иначе. Зачастую он желал проводить в действие подробности, касавшиеся даже не самого дела, а известной его частности или даже личного назначения.
Встречаясь с подобным отношением, министры реагировали согласно своему индивидуальному темпераменту. Одни, как Ламсдорф, Кривошеий, Сухомлинов, мирились и соглашались. Другие, менее податливые, либо стремились действовать по-своему, ведя дело помимо царя, либо же пускались переубеждать его. Первый из этих способов вызывал живейшее недовольство государя, но и второй таил в себе немалые опасности для министра.
Царь схватывал на лету главную суть доклада, понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное, оценивал все оттенки изложения. Но наружный его облик оставался таковым, будто он все сказанное принимал за чистую монету. Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел себя проявить. Не реагируя на доводы докладчика, он не мог и вызвать со стороны министра той энергии, которая дала бы тому возможность переубедить монарха.
Он был внимателен, выслушивал не прерывая, возражал мягко, не подымая голоса. Министр, увлеченный правильностью своих доводов и не получив от царя твердого отпора, предполагал, что Его Величество не настаивает на своих мыслях. Царь же убеждался, что министр будет проводить в жизнь свои начинания, несмотря на его, императора, несогласие. Министр уезжал, очарованный, что мог убедить государя в своей точке зрения. В этом и таилась ошибка... Где министр видел слабость, скрывалась сдержанность. По недостатку гражданского мужества царю претило принимать окончательные решения в присутствии заинтересованного лица. Но участь министра была уже решена, только письменное ее исполнение откладывалось.
Повторяю: спорить было противно самой природе царя. Не следует упускать из виду, что он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним. Императрица поддерживала в нем всеми силами эти взгляды.
Царь отвечал пред совестью и руководился интуициею, ин¬стинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием (и о котором не имели понятия в XVI веке, когда московские цари ковали свое самодержавие). Он склонялся лишь пред стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим все возрастающим мистицизмом.
Министры же основывались на одних доводах рассудка. Их заключения взывали к разуму. Они говорили о цифрах, прецедентах, сметах, исчислениях, докладах с мест, примерах других стран и т.д. Царь и не желал, и не мог оспаривать таких оснований. Он предпочитал увольнять в отставку лиц, переставших преследовать одну с ним цель.
Был ли он добр по натуре?
Трудно познать чужую душу, в особенности если эта чужая душа — душа всероссийского императора. Посещая военные госпитали, царь интересовался участью раненых с такой искренностью, которая не могла быть деланною. На кладбищах у братских могил он молился истово, так, как может молиться только искренне верующий человек.
Сердце царя было полно любви, так сказать коллективной любви, объектом коей была вся его обширная родина, и никто в частности. Такая любовь, конечно, много чем отличается от любви обыкновенной, как ее понимают простые смертные.
Царь любил искренне и горячо жену и детей. Об этом я буду говорить ниже.
Любил ли он своих более отдаленных родственников? Сильно в этом сомневаюсь. Чрез руки Фредерикса проходили все ходатайства и просьбы, с которыми обращались к царю как к главе семьи все члены императорской фамилии. Царь отказывал редко. Но Фредерике всегда отмечал, что царь раздавал почести, деньги и недвижимое имущество, не проявляя при этом ни малейшего личного удовлетворения. Это, так сказать, входило в его ремесло
Моральное одиночество, наложенное на себя царем с юного возраста, было тем более опасным, что Николай II относился недоверчиво даже к лицам ближайшего окружения. Один граф Фредерике являлся исключением.
Государь вступил на престол 26 лет, когда характер его еще не сложился окончательно и когда он по недостатку опыта еще не приобрел навыка понимать людей.
Все общение его с миром сводилось в то время к недолгой службе в трех разных воинских частях. Без сомнения, жизнь представлялась ему в традиционных рамках: «В таком-то полку, роте или эскадроне все обстоит благополучно». Эта формула ежедневных рапортов послужила лейтмотивом жизненной школы будущего императора. Сам он, однако, вскоре убедился в лживости этого напева, и результатом разочарования явилась глубокая недоверчивость. Царь прекрасно разбирался во лжи, но нелегко доверялся правде. Эта-то недоверчивость и делала столь трудной задачу непосредственного окружения".
А теперь представьте себе подобного начальника. Не где-то там, высоко-высоко, а в собственном офисе, институте, объединении, части? Нравится? Хотите? Готовы считать его очаровательным, добрым, великодушным, компетентным, достойным уважения? У меня как-то не получается. Вылететь с работы, потому что начальник не считает нужным проверять, справедливо на вас настучали или нет, ИМХО неприятно. Равно как и не иметь возможность исполнять, как следует, свои обязанности, поскольку начальство склоняется не перед «голосом разума», а перед «стихийным иррациональным».
-
-
26.02.2009 в 01:34-
-
26.02.2009 в 01:37-
-
26.02.2009 в 01:37-
-
26.02.2009 в 01:46-
-
26.02.2009 в 07:48-
-
26.02.2009 в 21:52