Cogito, ergo sum.
1. Общие правила конкурса. Здесь
2. Основная тема от Николая Перумова : Реванш
3. Подтема конкурса. Чистым взглядом.
Почему именно эта? А вот почему!
читать дальше
Фраза «Все мы вышли из гоголевской шинели» широко известна. До такой степени известна, что на ее базе сотворили другую. О современной русской фантастике, дескать, вся она вышла из шинели Стругацких. С последним, кто согласен, кто нет (я лично нет и готова доказать, что по крайней мере я оттуда не выходила), но тут все не так печально, как с первичным утверждением.
Фраза сия «Употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы» и таки некоторые традиции и тенденции характеризует. Приписываемая Достоевскому, она принадлежит Федору Михайловичу не больше, чем фраза «Нет человека, нет проблем» Иосифу Виссарионовичу. Как доказал советский литературовед С.А.Рейсер, шинельный афоризм вошел в оборот после выхода в России книги французского критика Эжена Вогюэ «Современные русские писатели. Толстой — Тургенев — Достоевский» (М., 1887). Во французском тексте говорится, что так «сказал один писатель». То ли существовавший, то ли придуманный Вогюэ для вящей убедительности.
Но это только цветочки. Ягодки в том, что «Шинель», из которой мы все яко бы вышли, является искаженным и грязно искаженным отражением реального случая.
П.В. Анненков вспоминает: "Однажды при Гоголе рассказан был канцелярский анекдот о каком-то бедном чиновнике, страстном охотнике за птицей, который необычайной экономией и неутомимыми, усиленными трудами сверх должности накопил сумму, достаточную на покупку хорошего лепажевского ружья рублей в 200. В первый раз как на маленькой своей лодочке пустился он по Финскому заливу за добычей, положив драгоценное ружьё перед собою на нос, он находился, по его собственному уверению, в каком-то самозабвении и пришёл в себя только тогда, когда, как взглянув на нос, не увидал своей обновки. Ружьё было стянуто в воду густым тростником, через который он где-то проезжал, и все усилия отыскать его были тщетны. Чиновник возвратился домой, лёг в постель и уже не вставал: он схватил горячку. Только общей подпиской его товарищей, узнавших о происшествии и купивших ему новое ружьё, возвращён он был к жизни, но о страшном событии он уже не мог никогда вспомнить без смертельной бледности на лице".
Вот такая вот «гуманистическая традиция классической русской литературы». Превратить историю о дружбе и сочувствии, которые человека буквально из гроба подняли, в историю о беспросветной беспомощности и одиночестве, которые человека в этот гроб загнали. И ведь пропала не вещь, без которой не прожить, а, как сейчас говорят, предмет роскоши. Только не сказали сослуживцы: "Да что такое ружье, баловство одно, перебьется". Им было достаточно, что коллега кровью харкал, чтобы его честно заработать, и от потери этого ружья помирать начал. Добрые люди, настоящие товарищи. Но «гуманистическим традициям» такое без надобности, особенно, если можно намеком пнуть власти.
В тексте первого собрания сочинения Гоголя, которое он сам редактировал, было: "значительное лицо сошел с лестницы, стал в сани и сказал кучеру: "К Каролине Ивановне". Стоя в санях, как объясняет в том числе и Анна Ахматова, в Петербурге ездил только А.Х. Бенкендорф. Шеф III отделения и злобный николаевский сатрап, он же герой 1812 года, которого Пушкин в письме Вяземскому охарактеризовал следующим образом: «честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить».
Вот ведь как бывает. Написал гениальный человек несправедливую и лживую вещь, походя оклеветав по-настоящему хороших людей, потом заезжий критик, разбирая уже не жизнь нашу, но литературу, написал книгу, затем выдернули из книги цитату, вложили в уста известного человека и стало оно вроде как истиной в конечной инстанции. Хотя Достоевский не говорил, и выходить нам неоткуда по причине отсутствия шинели. Если плясать от первоисточника, от того, что было на САМОМ деле, идем мы от пусть и не райской жизни, но жизни в которой, как бы не портил ее квартирный (и не только) вопрос милосердие стучалось в сердца. И ему отворяли. Из жизни, где кроме дворов-колодцев и ноябрьской серости есть Стрелка Васильевского острова, кипенье сирени на Марсовом поле и белые ночи. Где есть место и дурному, и хорошему.
Это была преамбула. А теперь задание:
Участникам, фигурально говоря, предлагается, отбросив эту самую серую шинель и взяв лепажевское ружье, подумать над темой «Чистым взглядом».
Тема эта логически продолжает и развивает тему НДП-2008 «Нелишние люди» и при этом является подтемой к заданной Николаем Даниловичем теме реванша. «Повторной борьбы, начатой побежденной стороной с целью взять верх над прежним победителем» может быть и борьба с литературной традицией, с направлением, в котором на мир смотрят сквозь грязно-серое стекло, все дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается.
Специально для любителей передергивать и делать вид, что они не поняли. Какие очки ни возьми - черные, серые или розовые, все одинаково плохо, потому что мир – цветной. Устроители, возвращаясь к исходному сюжету, против того, чтобы спасенный хозяин ружья в итоге оказался Тургеневым и написал «Записки охотника». И превращать сбор двухсот рублей в героический подвиг с продажей собственных шинелей и любимых жениных канареек тоже не надо. И делать из петербургской канцелярии аллею героев тоже не стоит. Не надо перекрашивать серый в розовый, надо просто смыть серую краску. Пусть все будет таким, каким оно являлось, является или будет являться. В любой эпохе и любом мире. Собственном. Чужом. Реальном. Выдуманном. Первичным. Вторичным.
С настоящим мы все знакомы, с прошлым можем познакомиться, а вот будущее, альтернативные и вымышленные миры добираются до нас потому, что кто-то их видит и рассказывает о них. В деле с Акакием Акакиевичем дотошный человек может докопаться до первоисточника и узнать, что не шинель, а ружье. Что потерял чиновник его сам, что сослуживцы вовсе не бросили его одного, а, наоборот, спасли, и что, хотя быт, в котором нужно нечеловечески надрываться, чтобы накопить на ружье, вещь нерадостная, но все же не такая беспросветная, какой она стала в литературе. А в фантастике дотошный читатель такого сделать не может. Автор - последняя инстанция. Посмотрел он серым или того хуже черным взглядом на мир, и пропала история. Что остается делать? Только вставлять в общее окно свои чистые стекла, и побольше.
Что, собственно, и предлагается сделать.
2. Основная тема от Николая Перумова : Реванш
3. Подтема конкурса. Чистым взглядом.
Почему именно эта? А вот почему!
читать дальше
Фраза «Все мы вышли из гоголевской шинели» широко известна. До такой степени известна, что на ее базе сотворили другую. О современной русской фантастике, дескать, вся она вышла из шинели Стругацких. С последним, кто согласен, кто нет (я лично нет и готова доказать, что по крайней мере я оттуда не выходила), но тут все не так печально, как с первичным утверждением.
Фраза сия «Употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы» и таки некоторые традиции и тенденции характеризует. Приписываемая Достоевскому, она принадлежит Федору Михайловичу не больше, чем фраза «Нет человека, нет проблем» Иосифу Виссарионовичу. Как доказал советский литературовед С.А.Рейсер, шинельный афоризм вошел в оборот после выхода в России книги французского критика Эжена Вогюэ «Современные русские писатели. Толстой — Тургенев — Достоевский» (М., 1887). Во французском тексте говорится, что так «сказал один писатель». То ли существовавший, то ли придуманный Вогюэ для вящей убедительности.
Но это только цветочки. Ягодки в том, что «Шинель», из которой мы все яко бы вышли, является искаженным и грязно искаженным отражением реального случая.
П.В. Анненков вспоминает: "Однажды при Гоголе рассказан был канцелярский анекдот о каком-то бедном чиновнике, страстном охотнике за птицей, который необычайной экономией и неутомимыми, усиленными трудами сверх должности накопил сумму, достаточную на покупку хорошего лепажевского ружья рублей в 200. В первый раз как на маленькой своей лодочке пустился он по Финскому заливу за добычей, положив драгоценное ружьё перед собою на нос, он находился, по его собственному уверению, в каком-то самозабвении и пришёл в себя только тогда, когда, как взглянув на нос, не увидал своей обновки. Ружьё было стянуто в воду густым тростником, через который он где-то проезжал, и все усилия отыскать его были тщетны. Чиновник возвратился домой, лёг в постель и уже не вставал: он схватил горячку. Только общей подпиской его товарищей, узнавших о происшествии и купивших ему новое ружьё, возвращён он был к жизни, но о страшном событии он уже не мог никогда вспомнить без смертельной бледности на лице".
Вот такая вот «гуманистическая традиция классической русской литературы». Превратить историю о дружбе и сочувствии, которые человека буквально из гроба подняли, в историю о беспросветной беспомощности и одиночестве, которые человека в этот гроб загнали. И ведь пропала не вещь, без которой не прожить, а, как сейчас говорят, предмет роскоши. Только не сказали сослуживцы: "Да что такое ружье, баловство одно, перебьется". Им было достаточно, что коллега кровью харкал, чтобы его честно заработать, и от потери этого ружья помирать начал. Добрые люди, настоящие товарищи. Но «гуманистическим традициям» такое без надобности, особенно, если можно намеком пнуть власти.
В тексте первого собрания сочинения Гоголя, которое он сам редактировал, было: "значительное лицо сошел с лестницы, стал в сани и сказал кучеру: "К Каролине Ивановне". Стоя в санях, как объясняет в том числе и Анна Ахматова, в Петербурге ездил только А.Х. Бенкендорф. Шеф III отделения и злобный николаевский сатрап, он же герой 1812 года, которого Пушкин в письме Вяземскому охарактеризовал следующим образом: «честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить».
Вот ведь как бывает. Написал гениальный человек несправедливую и лживую вещь, походя оклеветав по-настоящему хороших людей, потом заезжий критик, разбирая уже не жизнь нашу, но литературу, написал книгу, затем выдернули из книги цитату, вложили в уста известного человека и стало оно вроде как истиной в конечной инстанции. Хотя Достоевский не говорил, и выходить нам неоткуда по причине отсутствия шинели. Если плясать от первоисточника, от того, что было на САМОМ деле, идем мы от пусть и не райской жизни, но жизни в которой, как бы не портил ее квартирный (и не только) вопрос милосердие стучалось в сердца. И ему отворяли. Из жизни, где кроме дворов-колодцев и ноябрьской серости есть Стрелка Васильевского острова, кипенье сирени на Марсовом поле и белые ночи. Где есть место и дурному, и хорошему.
Это была преамбула. А теперь задание:
Участникам, фигурально говоря, предлагается, отбросив эту самую серую шинель и взяв лепажевское ружье, подумать над темой «Чистым взглядом».
Тема эта логически продолжает и развивает тему НДП-2008 «Нелишние люди» и при этом является подтемой к заданной Николаем Даниловичем теме реванша. «Повторной борьбы, начатой побежденной стороной с целью взять верх над прежним победителем» может быть и борьба с литературной традицией, с направлением, в котором на мир смотрят сквозь грязно-серое стекло, все дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается.
Специально для любителей передергивать и делать вид, что они не поняли. Какие очки ни возьми - черные, серые или розовые, все одинаково плохо, потому что мир – цветной. Устроители, возвращаясь к исходному сюжету, против того, чтобы спасенный хозяин ружья в итоге оказался Тургеневым и написал «Записки охотника». И превращать сбор двухсот рублей в героический подвиг с продажей собственных шинелей и любимых жениных канареек тоже не надо. И делать из петербургской канцелярии аллею героев тоже не стоит. Не надо перекрашивать серый в розовый, надо просто смыть серую краску. Пусть все будет таким, каким оно являлось, является или будет являться. В любой эпохе и любом мире. Собственном. Чужом. Реальном. Выдуманном. Первичным. Вторичным.
С настоящим мы все знакомы, с прошлым можем познакомиться, а вот будущее, альтернативные и вымышленные миры добираются до нас потому, что кто-то их видит и рассказывает о них. В деле с Акакием Акакиевичем дотошный человек может докопаться до первоисточника и узнать, что не шинель, а ружье. Что потерял чиновник его сам, что сослуживцы вовсе не бросили его одного, а, наоборот, спасли, и что, хотя быт, в котором нужно нечеловечески надрываться, чтобы накопить на ружье, вещь нерадостная, но все же не такая беспросветная, какой она стала в литературе. А в фантастике дотошный читатель такого сделать не может. Автор - последняя инстанция. Посмотрел он серым или того хуже черным взглядом на мир, и пропала история. Что остается делать? Только вставлять в общее окно свои чистые стекла, и побольше.
Что, собственно, и предлагается сделать.
@темы: НДП-2009
Но из "Шинели" недочитанной и недопонятой. Неужели можно после истинно гоголевского конца повести, после призрака Акакия Акакиевича, снимавшего шинели с прохожих, после конца, без которого это не был бы Гоголь, говорить о серой краске???
Не совсем поняла мысль.
Если имеется в виду, что финал переводит весь текст в категорию петербургских легенд и фантасмагорий, которые следует соотносить с реальностью примерно как историю кузнеца Вакулы, то серого решения это не отменяет. И сознательного выворачивания доброй истории в злую и безнадежную тоже. Тот, кто это делает "повинен в таком же преступлении, как тот, кто извлекает яд из самых здоровых и полезных трав." (С) Ревекка из Йорка.
Точно так же призраки на пиру у Макбета и ведьмы на дороге не отменяют сознательного переделывания истории восстания, завершившегося смертью в битве отнюдь не старого и довольно-таки дурного короля Дункана, в историю подлого ночного убийства благородного старика. Фантастический элемент усиливает общий эффект, только и всего.
Я знаю, что Вы не читаете Кинга - зря, он эту же мысль очень подробно разжевал: если человек в посмертии становится дрянью, значит, он и при жизни был... мягко говоря, не овечка. Не та овечка, которой мы привыкли считать Ак.Ак. вследствие поздейних интерпретаций.
Да кого ж он оклеветал-то - все герои выдуманные. И Акакий Акакиевич никак не серый персонаж. Там ведь основной смысл - посмотрите, и он тоже человек. И посмертие у него действительно яркое.
Гуманизм, да. Жалйте людей, больших и маленьких.
А в истории о чиновнике, которго спасли товарищи этого разве нет?! Еще как есть. И он человек, и спасли его ЛЮДИ.
Да кого ж он оклеветал-то - все герои выдуманные.
Вообще-то так, мимоходом, эпоху, город и его жителей... Причем противна даже не сама история, а то, как и из какого милейшего пса гениальный хирург сознательно сделал именно ни кого-нибудь, а Шарикова.
Если б оно не оттолкнулось от ДОБРОЙ истории с ХОРОШИМ концом, какие вопросы? Если б из СПАСЕНИЯ не вылепили РАВНОДУШИЕ и БЕЗНАДЕГУ. Впрочем, об этом уже шел разговор и на МФ, и у нас в теме "Нелишние люди".Повторяться не хочу, да и времени жалко. Все это есть в моем первом тамошнем интервью.
А тут дело не сколько в Гоголе, он гений, он уже написал, оно уже вросло и обросло, а в теме. В том, что не надо показывать миры и людей через грязное стекло.
Играя с тем же сюжетом. Какая прелесть та же "Ночь под Рождество". ИМХО куда бы хуже было, если б Оксана не влюбилась бы в кузнеца, а притворилась, чтобы скрыть последствия интрижки с проезжим гусаром, коя имела место, пока Вакула бегал за черевичками. И еще б хуже было, будь первоисточником реальная история о том, как гордая красавица полюбила того, кто любил ее до такой степени, что сотворил невозможное.
Кажется, к месту?..
"Ночь перед Рождеством" это все таки другой жанр, рождественскя сказка.
Можно и нужно писать о плохом - но так же можно и нужно писать о хорошем. Разве нет?
Гоголь - сатирик, дар у него такой. А для любителей героического есть у него - "Тарас Бульба"
Воспоминание навеялось двумя постами из моей ф-ленты. Один - тот, где мы сейчас находимся. И другой - о травле в детстве. Как ни странно, моя история имеет прямую связь с обоими вопросами. Она длинная, поэтому по большей части располагаться будет под морем.
Когда я еще училась на пятом курсе, у меня, как и у всех студентов, должна была быть педпрактика. Но я решила. что научиться преподавать за те часы, что не нее отведены, невозможно, договорилась насчет посещения лекций и просто пошла работать в школу на полставки - заменять находящуюся в декретном отпуске биологичку. И вот когда директриса давала мне информацию по классам, где я буду работать, она сказал мне следующее: читать дальше
А теперь для меня было радостью рассказать эту историю
А какое отношение она имеет ружьям и шинелям?
А вот какое.
Представьте себе, что я решила написать рассказ о травле в школе. Не о доброте и мудрости, а о травле. Которой в школе, разумеется, настолько полным-полно, что и говорить не к чему. И вот беру я эту историю и выворачиваю ее наизнанку. Делаю из хороших, умных и благородно середчных людей - черствых и равнодушных. Из отличноых детей - травящих и издевающихся подонков. Из умницы директрисы, сделавшей все ради ребенка, холодную бюрократку. Из замечательной классной руководительницы, любящей детей и свое дело - человека неумного, непрофессионального и детей не любящего. И так далее...
Простите, но в этом случае мне следовало бы дать по физиономии. Потому что это было бы клеветой. Хотя и мальчик в моем рассказе был бы выдуманный, и учителя, и одноклассники, и директор, все были бы выдуманные. Но первоисточником была бы чистая и добрая история из жизни, которую я бы взяла и вывернула наизнанку, испачкав и изгадив.
Нет, я таких вещей не делаю. Я даже не буду делать вывод, по какой причине такие вещи делал тот или иной классик. Но когда речь идет о классиках, мы словно начинаем воспринимать происходящее в некоем другом пространстве. А пространство то же самое. Именно поэтому я и рассказала историю "про ружье", которая произошла не с классиком. Историю, которая никогда не должна стать историей "про шинель"
А дальше Анненков пишет: "Все смеялись анекдоту, имевшему в основании истинное происшествие, исключая Гоголя, который выслушал его задумчиво и опустил голову».
И вы думаете, он хотел оклеветать, поглумиться, посмеяться? А подумать о том, что бы случилось, окажись чиновник среди людей похуже, он не мог? Он не вспомнил случаев из жизни, в которых людям не помогали, а подталкивали их к пропасти насмешками и оскорблениями? Такого ведь в жизни не бывает?
И почему вы думаете - почему вы уверены - что он изображал в рассказе именно тех людей - из истории?
Честертон, защищая Диккенса от упреков в том, что подлецу в романе Диккенс дал манеры Ли Ханта, объясняет: "А может Диккенс не думал : "Что будет, если Ли Хант поступит подло?" Может, он думал :"Что будет, если подлец поведет себя, как Ли Хант?" И там же он пишет, что писатель не копирует реальность (да это вы и сами все знаете)... "Когда пишешь, часто соединяешь усы, которые видел на улице, с убийством, которое придумал". "Доказывая, что можно взять манеру речи у одного писателя, а прочие черты у других, он сказал то, что знает каждый писатель".(Честертон).
Знает, может, и каждый, но ... По-моему, тут не Гоголь написал несправедливую вещь.
Это не значит, что в реальности не бывает ничего плохого - или что про это плохое нельзя писать. Но это значит, что грань между "можно" и "нельзя" для автора ОЧЕНЬ тонкая, и переступить через нее слишком легко.
Собственно, это и сам Гоголь ближе к концу жизни понял очень хорошо. Не "злые церковники его застращали", а он сам другим взглядом посмотрел и на людей, и на свои книги - и понял вот это самое, что Вы пишете, насчет грязного стекла.
Николай I Ревизора одобрил. И способствовал разрешению цензурных проблем.
Вот такой Царь был любитель "грязных стекол".
А ведь это - "дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается." - почти классическое определение жанра сатиры.
Как там было - «Нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Готовый эпиграф
Вот такой Царь был любитель "грязных стекол". вообще-то речь идет конкретно о "Шинели", а не о "Ревизоре" и тем более о творчестве Гоголя в целом или его личности. ( А реакция Николая I (также говорившего о "Ревизоре": "Всем здесь досталось, а больше всего мне") хорошо говорит в первую очередь о Николае I. Том самом, которому досталось.) И переносить сказанное о "Шинели" на все творчество Гоголя и его личность, а потом обвинять в этом тех, кто ничего подобного не говорил и не делал... ну вот зачем вы передегиваете? Да еще так заметно...
А ведь это - "дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается." - почти классическое определение сатиры.
Как там было - «Нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Готовый эпиграф для конкурса. и снова передергивание... или все-таки непонимание и в-упор-не-видение?
Могу еще раз и "на пальцах". Если сатирик видит ДУРНОЕ явление, возмущается, бьет в набат и привлекает к нему внимание - он сатирик, он исполняет свою миссию, его дело благородно. Если же сатирик видит ХОРОШЕЕ явление - и пересказывает его с точностью до наоборот в дурном смысле - никакой он после этого не сатирик. Это, простите, иначе называется.
И мне очень жаль, что вы не видите разницы. И многие не видят. И потому в результате из этих многих считают, что жанр сатиры позволяет люблую грязь и любвые запрещенные приемы - а другие именно за это сатиру и ненавидят. Хотя дело сатиры - благородное. Но, как и любое другое - только до тех пор, показапрещенными приемами пользоваться не начинает.
Ну нет, там в заглавном посте речь речь идет о литературной традиции. И я о ней же и говорю. И если автор ведет речь не о Гоголе и Щедрине, то извините, а кого же он имеет ввиду? Что вся литературная традиция представлена одной "Шинелью"? (Произведением, ктати говоря, одним своим боком сатирическим. Но и фантасмагорическим и трагическим одновременно. )
«Повторной борьбы, начатой побежденной стороной с целью взять верх над прежним победителем» может быть и борьба с литературной традицией, с направлением, в котором на мир смотрят сквозь грязно-серое стекло, все дурное, болезненное, жалкое подбирается и выпячивается, все достойное, сильное, здоровое либо не замечается, либо перевирается.
Ну какая литературная традиция тут может иметься ввиду? Как я и заметила, сатира вписывается в вышеперечисленное целиком и полностью.
Перебираюсь в дайрь Элы, в открытую ею дискуссию.
Акакий Акакиевич,кстати, совсем не похож на героя анекдота. Хотя бы потому, что он куда его бестолковей - вряд ли герой анекдота был пособен лишь переписывать бумаги, охота - занятие тоже требующее определенных способностей. Следовательно, Акакий Акакиевич, был, в частности, куда беднее того чиновника с ружьем, чин у него был меньше.
Так что Гоголь взял измененый сюжет анекдота, взял картины, которые он должен был видеть в жизни, взял героев, которых видел в жизни, как-то очевидно их характеры и обстоятельства переделал ( иначе художественные книжки не пишутся) и сочинил свой текст. Который с героями анекдота никак не соотносится.
***Шеф III отделения и злобный николаевский сатрап, он же герой 1812 года, которого Пушкин в письме Вяземскому охарактеризовал следующим образом: «честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить».***
Да, очень, очень хороший, прямо таки замечательный человек.
*** Бенкендорф благосклонно улыбнулся и отправился к просителям. Он очень
мало говорил с ними, брал просьбу, бросал в нее взгляд, потом отдавал
Дубельту, перерывая замечания просителей той же грациозно-снисходительной
улыбкой. (...) Когда Бенкендорф подошел к старику с медалями, тот стал на колени и
вымолвил:
- Ваше сиятельство, взойдите в мое положение.
- Что за мерзость, - закричал граф, - вы позорите ваши медали! - И
полный благородного негодования, он прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик
тихо поднялся, его стеклянный взгляд выражал ужас и помешательство, нижняя
губа дрожала, он что-то лепетал.
Как эти люди бесчеловечны, когда на них приходит каприз быть
человечными!
Дубельт подошел к старику, взял просьбу и сказал:
- Зачем это вы, в самом деле? - ну, давайте вашу просьбу, я пересмотрю.***
Герцен, "Былое и думы", часть 4. Человек пишет о том, что видел собственными глазами. Кстати, о том же Дубельте Герцен отзывается скорее положительно.
...
...
Гильрас, а вывод какой? Врал ли Александр Сергеевич, глупость ли сморозил от недалекого ума или еще как, что ж вы свое отношение к данной им Бенкендорфу характеристике прямо не высказали?